Никудышный

— Да уж не жалуемся. Бог дал таких. Только это не дочь моя, а внучка и соответственно — правнучка. Ты по делу, Александр Григорьевич?

— Вы мое имя знаете? — удивился Саня.

— У каждого есть имя. Я за тобой давно приглядываю, ты хороший человек.

От похвалы малознакомого ему Сидора Никитовича, столь редкой, Саня немного расстроился. Вся эта семья выражало добротное положение в жизни, казалась самой счастливой у них в селе.

От этого человека зависело, в чем воду держать, в чем соления на зиму заготавливать, квасок делать, масло сбивать. В каждом доме нужный всем человек был. Рост высокий, усы темные, лицо чистое, глаза проницательные, но такой добротой светятся, как будто Саня ему наибольший родственник дорогой и явился к нему по зову в гости, а не с просьбой.

— Сидор Никитович, я к вам по делу пришел.

— Проходи.

— Вы меня выручите?

— Сначала изложи, чего тебе надо, а потом про выручку говорить будем.

— Мне нужна низкая, широкая бочка, чтобы там сидя человек поместился.

— А для чего тебе это надо?

— Хочу в травах попарить тетю Степаниду. Она совсем не ходит, а я прослышал, что травы могут помочь.

— Не всякие, — подумав, сказал Сидор Никитович. — Ну что ж, Александр, просьбу твою я выполню. Послезавтра приходи, получишь свою бочку.

— Как мне вас благодарить? Сколько это будет стоить.

— А ты уже оплатил, парень, своей добротой к человеку. Моя работа, твой уход за человеком.

Саня даже присел на бревно, лежащее во дворе.

— Спасибо вам.

— Ты сказал уже спасибо. Много раз повторять, в рабство себя вгонять.

Санька летел домой, не чуя под собой ног.

Колюнька, завидев его, бежал навстречу.

У Саньки оказались редкие способности нежной няньки. Он подхватил это маленькое существо, посадил к себе на плечи и шел с ним так, улыбаясь своим неожиданным маленьким радостям. Он даже говорить начал с малышом, баюкал его, а спать Колюнька ложился теперь только с ним.

Санька глядел на это маленькое беспомощное чудо, вся нежность, которой он не знал в жизни, вдруг всколыхнулась в нем. В лесу он вырезал для него свистульки, собирал ягоды, орехи, а когда подходил к дому, малыш как сейчас, раскинув ручонки, летел к нему. Они подошли к дому.

Степанида, глядя на этих нежно любящих друг друга, совершенно чужих по кровному родству людей, молча утирала слезы.

Саня взял литовку и пошел неподалеку в заросли шиповника, за которым у оврага росла нетронутая трава. Он накосил охапку, увязал ее веревками и, вскинув на спину, понес домой.

— Чего это, Никудышный, так рано траву начал заготавливать? — удивлялись встречные селяне, другие же, не спрашивая, смотрели молча на его причуды.

— Что ты с него возьмешь с Никудышнего?

— «Чем бы дитя не тешилось, лишь бы не плакало».

Пока катил кадушку от бондаря тоже видел насмешливые взгляды жителей.

— Какая низкая кадушка! Что с ней можно делать? — и качали головой в знак утверждения Саниной никчемности.

Вечером он поставил кадушку у постели Степаниды, положил на дно охапку травы и залил ее кипятком. Закрыл дерюжкой, дал постоять, пока температура воды позволила посадить Степаниду в кадку, и он, заранее все объяснив, спокойно погрузил ее туда. Мягкая трава пахла крепко и приятно. Сидеть на ней было мягко. Погружена Степанида была по пояс, нельзя, чтобы сердце тоже оказалось в этой необыкновенной ванне. На руки и спину, Саня наложил запаренную траву и прикрыл, чтобы скоро не остыла клеенкой и дерюжкой. Немного подливал осторожно горячей воды и когда процедура была закончена, он откинул траву с рук и спины, накрыл полотенцем, потом тихонько принял Степаниду в сухую теплую простынку, и положив на кровать, не впуская под простынь воздуха, чтобы пар не вышел, надернул на нее миткалевую кофту, укрыл и пошел отдыхать. Колюня уснул, не дождавшись его.

Через неделю Степанида начала спать по ночам и поднимать немного руки. Она смотрела на то, как возится с нею Саня и думала:

— Жаль, что ее дочь совсем не похожа на этого парня. Доброго, надежного, безобидного, работящего.

Все лето изо дня в день он проделывал эту водяную процедуру и однажды, вернувшись домой вечером, он увидел как Степанида, тихонько переставляя свои еще не совсем слушающиеся ее ноги, накрывала на стол нехитрый ужин.

От радости за нее он готов был душу отдать, чтобы только она не болела, а благодарная женщина нежно гладила по голове, сидящего за столом своего спасителя и молчаливая обоюдная нежность матери и сына, стала самым лучшим мгновением в его жизни.

Прошло два года. Ни от сына, ни от дочери не было ни слуху, ни духу.

Пришел однажды Саня с работы поздно вечером, видит, Степанида слезами заливается, а перед листок лежит на столе и конверт распечатанный.

— Горе-то какое, сынок, — запричитала женщина.

Саня взял листок бумаги и прочитал.