Нюрнберг вне стенограмм

Евгений Ананьевич Халдей (23 марта 1917, Юзовка Екатеринославской губернии, – 6 октября 1997, Москва) – фотограф, военный фотокорреспондент. В 1933 году начал работать фотокорреспондентом. С 1939 года корреспондент «Фотохроники ТАСС». Во время Великой Отечественной войны представлял редакцию ТАСС на ВМФ СССР. Снимал Потсдамскую конференцию, водружение флага над Рейхстагом, подписание акта капитуляции Германии и др. В 1948 году уволен из ТАСС как недостаточно политически грамотный. С 1957 года фотокорреспондент газеты «Правда».

За все ограничения мы на Пирадова сердились, но очень скоро, в Нюрнберге освоившись, слушаться его перестали. Все, за исключением Житской. У Житской с Пирадовым был роман.

Роман Андреевич Руденко казался мне, «с высоты» моих 20 лет, солидным, пожилым мужчиной. Солидным он был действительно. Но пожилым… Лишь недавно, в процессе телефонного разговора с одной из «судейских» переводчиц, я неожиданно узнала, что в Нюрнберге Руденко было всего лишь 38 лет.

В то время наша страна фактически не имела практики присутствия и работы на международных форумах такого масштаба. Какую же огромную ответственность он нес! Что же удивительного в том, что он был очень сдержан, взвешивал каждое слово и проводил часы в одиночестве в своем кабинете. Еще жива его переводчица Елена Дмитриева (впоследствии – Александрова), большая умница, великолепно воспитанный человек. Конечно, она о Руденко может рассказать значительно больше. Несмотря на неизменно ровное, вежливое и любезное отношение генерала Руденко ко мне, между нами всегда сохранялась определенная уважительная дистанция. Только один раз, перед появлением Паулюса в суде, когда Роман Андреевич объявил о том, что советская делегация сможет представить Паулюса в качестве свидетеля через 5 минут, «ибо в настоящее время он находится в этом здании на 1-м этаже», по-мальчишески задорно и весело блеснули его светло-голубые глаза; с высоты обвинительной трибуны он посмотрел на меня. В тот день в зале суда я выполняла функции его помощницы, сидя перед трибуной с папками необходимых документов, подавая их в нужное время ему. Это заседание суда зафиксировано на фотографии, она у меня есть.

Самым молодым обвинителем (так говорил мне Г. Н. Александров) был [Лев] Смирнов*. И, по его словам, Смирнов был «самым талантливым». У меня в памяти он остался как прекрасный оратор, более свободно, чем другие, чувствовавший себя на трибуне и часто говоривший, не глядя в текст. Смирнов умел «держать» аудиторию, «подчинять» ее себе. Интересно было бы послушать его допросы, если он их вел, чего, признаться, я не помню. Ходил Смирнов порывисто и энергично. Александров говорил, что на него возлагались большие надежды. Впоследствии, как известно, он занял пост председателя Верховного суда СССР.

Самым обаятельным был, безусловно, начальник Следственного отдела Георгий Николаевич Александров*. Звали мы его дружно «Жорж». Александров был моим первым служебным начальником. И, пожалуй, самым лучшим. Хотя на начальников мне всю жизнь везло.

Александров был удивительно легким, как теперь говорят, «коммуникабельным» человеком. И живым. Казалось, ему трудно было усидеть на одном месте несколько минут. Его редкая доброжелательность и демократичность привлекали к себе безотказно и мгновенно. Он был абсолютно непосредствен. Образность его выражений и неожиданность формулировок и обращений не поддаются описанию. Вся манера его поведения с трудом укладывалась в понятие «генерал».

Александров работал прекрасно. Его контактность была столь велика, что, казалось, американцы смотрели ему в рот и делали только то, что ему было нужно. Наверное, он был самой лучшей кандидатурой для ведения самых сложных переговоров.

В его лексикон входили такие немыслимые в служебном обиходе термины, как «сволочь», и даже хлеще. Но звучали они в его произнесении легко, весело и ласково, как комплимент.

На следующий день после нашего появления в Нюрнберге нас доставили в Юстиц-Палас. Мне было сказано представиться генералу Александрову. Советской делегации было отведено крыло здания Трибунала на 1-м этаже. Кабинет Александрова был крайним. Рядом с ним помещался Розенблит. Все комнаты сообщались: из одной в другую вела дверь.

Пройдя до конца коридора, я постучала. Ответа не последовало. Не зная, что предпринять, я стояла размышляя, когда дверь неожиданно распахнулась и предо мной предстал невысокий, худой человек в темной форме, с живым и подвижным лицом.