Нюрнберг вне стенограмм

Дёниц был виновен в развязывании и ведении агрессивных войн, был фанатическим приверженцем Гитлера. Он был главнокомандующим военно-морскими силами Третьего рейха. После самоубийства Гитлера стал фактическим главой государства. Это Дёниц отдавал приказы об убийстве людей, спасавшихся с потопленных судов, его подводные лодки топили беззащитные торговые и госпитальные суда как союзных, так и нейтральных стран, расстреливая пассажиров и команды.

В самом финале войны у Дёница нашлись высокопоставленные покровители: с помощью английских генералов, в сговоре с реакционными кругами Англии он требовал продолжения вооруженной борьбы против советских войск.

Лондон и английский премьер-министр Уинстон Черчилль дали тогда понять, что «новый фюрер» и его «правительство» будут признаны западными союзниками.

И опять всплывает в памяти тот документ…

Трибунал приговорил Дёница только к 10 годам тюремного заключения. В 1956 году он вышел из тюрьмы и до самой смерти, получая великолепную пенсию, продолжал бороться за фашизм.

Начальник Штаба оперативного руководства Верховного главнокомандования [вермахта генерал-полковник Альфред] Йодль очень нервничал с самого начала. Он бесконечно ерзал, краснел, бледнел. В глазах периодически металась паника. Недаром говорили, что когда его вели на казнь, он упирался и визжал.

Как-то особняком и, в общем, спокойно сидел дипломат [Франц] фон Папен. Среди советской делегации он узнал Шейнина и, к ужасу последнего, ему поклонился. Шейнин и фон Папен встречались в Тегеране.

Жуткой, нечеловеческой жестокостью веяло от гаулейтера Польши[196] [Ганса] Франка. Он выглядел как вурдалак. На лице не было ни кровинки; кровь, казалось, запеклась на губах – темных, стиснутых и тонких. Я была на одном из допросов Франка, который проводил Лихачев. Меня поместили в углу комнаты, слева от окна, за темной и прозрачной ширмой, и попросили не подавать признаков жизни. Лихачев сидел спиной к окну за темным массивным письменным столом. На столе стоял тяжелый письменный прибор. С другой стороны стола, лицом к Лихачеву и к свету, сел Франк. Лихачев предложил ему закурить. На столе перед Лихачевым лежал лист бумаги с перечнем вопросов. Не помню, что конкретно спрашивал Лихачев, кроме одного вопроса: «Правда ли, что Вы отдали приказ о расстреле каждого из 10 жителей деревни N по подозрению в помощи партизанам?» Бросив ледяной взгляд на Лихачева, Франк коротко спросил: «А что бы сделали Вы?»

Левая сторона скамьи подсудимых. В первом ряду: Герман Геринг, Иоахим фон Риббентроп, Вильгельм Кейтель, Альфред Розенберг; во втором ряду: Карл Дёниц, Эрих Рэдер, Бальдур фон Ширах, Фриц Заукель, Альфред Йодль

Лихачев строго следовал порядку вопросов, написанных на бумаге. Меня это поразило. Мне казалось, что следователь должен быть более свободным: слушать ответы подсудимого и задавать следующие вопросы, исходя из того, что подсудимый говорит. Только так, думалось мне, можно «загнать подсудимого в ловушку» и почерпнуть добавочные сведения. Мне казалось, что ограничиваться изучением стенограмм было недостаточно.

Реакция следователя должна быть спонтанной и «живой». Короче говоря, лихачевский допрос не показался мне высоко профессиональным и талантливым.

И был один момент, когда, читая следующий вопрос, Лихачев склонил свою лысеющую голову к столу. Нужно было видеть, как молниеносно замер Франк и как застыла его рука, подносившая ко рту папиросу… Его глаза метнулись к тяжелому письменному прибору, стоявшему прямо перед ним, все тело напряглось и сжалось, как у хищного зверя перед прыжком. На какую-то секунду я готова была закричать, боясь, что Франк размозжит Лихачеву голову. Но Лихачев голову поднял и Франк немедленно «обмяк».

Франк оставил 6 или 8 томов[197] страшнейших мемуаров, со спокойной педантичностью описав все ужасы, которые фашисты творили в Польше.

Как известно, правая рука Гитлера Рудольф ГЕСС предстал перед судом… сумасшедшим. В зале он тщательно возился с наушниками, прикладывал их к ушам, щекам, носу, клал их на колени, засовывал под мышку, поднимал перед собой – иначе говоря, делал все, что угодно, только не слушал передававшийся синхронный перевод. Гесс тупо смотрел вперед или по сторонам и всем своим поведением имитировал повадки обезьян.

На допросах его ответы были невразумительны. Возник вопрос: вменяем ли подсудимый Гесс или нет? А если нет, то можно ли вообще его судить?

Мне пришлось переводить протокол очной ставки, устроенной Гессу с Герингом. Геринг взывал к памяти Гесса, напоминал ему о буколической встрече на закате солнца в горах, где идиллически чирикали птицы, и сидели рядом их нежно ворковавшие жены… «Ты помнишь, Рудольф?» – спрашивал Геринг. «Рудольф» не помнил.