Нюрнберг вне стенограмм

М. Ю. Рагинского я боялась. Он был очень серьезен и сдержан, «застегнут на все пуговицы». Я не помню его сидящим без дела. По-моему, он все время работал. И все время думал. После окончания Нюрнбергского процесса все возвратились, в той или иной степени, к своим делам. Марк Юрьевич продолжал твердо, преданно и активно бороться с фашизмом, и этой борьбе остался верен до сих пор. Международный военный трибунал в Нюрнберге определил всю его дальнейшую жизнь.

Самым пожилым был, по-видимому, полковник Розенблит, удивительно милый, тактичный, воспитанный, интеллигентный, добрый и образованный человек. Теоретик. Я буквально «купалась» в его добром ко мне отношении; напоминал он любящего дедушку. К нему в любой момент можно было обращаться за советом и помощью. В его отношении ко мне, конечно, сквозила определенная снисходительная и мягкая ирония. Никогда при мне он никаких серьезных и деловых разговоров не вел. С самого начала, тактично и спокойно, он провел какую-то невидимую черту, за которой велась серьезная и трудная работа, нас не касавшаяся и бывшая нам, попросту говоря, «не по зубам».

С «Левой Шейниным», как мы его звали, работать было очень легко. Обладавший изумительным чувством юмора, он любил рассказывать курьезные истории, в частности, из своей жизни, пересыпая их градом анекдотов. Там, где был «Лева Шейнин», почти всегда слышался смех. Делал он все хватко и быстро и жил по принципу «живи и дай жить другим». Мне кажется, что в его биографии Нюрнбергский процесс был, пусть чрезвычайным и очень важным, но эпизодом.

После окончания процесса, уже в Москве он как-то увидел меня на улице Горького, остановил свою машину, расспрашивал, как дела, оставил свой телефон. Звонить я не стала. Я любила в те годы повторять следующую фразу, в связи со своим знакомством со столькими известными, высокопоставленными людьми: «Нюрнберг был Нюрнбергом; Москва останется Москвой!» У меня было четкое ощущение своего места. Ведь в Нюрнберге мне довелось общаться и с Вышинским, и с Горшениным.