Нюрнберг вне стенограмм

Знакомый занимал большую квартиру. Она производила впечатление частного комиссионного магазина, сверху донизу забитого мебелью, торшерами, люстрами, посудой. Для того чтобы собрать деньги на билеты, сказал наш хозяин, нужно было что-то продать. Самым ходовым товаром оказались американские сигареты. Блок стоил, если не ошибаюсь, 4000 марок.

В Нюрнберге существовала система еженедельного снабжения, по специальным карточкам, сотрудников делегаций всякой мелочью: зубной пастой, щетками, мылом, ручками, карандашами и т. д. Назывались эти магазинчики «РХ» («Пи-Экс»). Я не курила, сигареты накопились. Я решила повезти их домой, благо особого багажа у меня не было. Кроме сигарет, везла духи (помню две марки «Tango» и «V» от слова «Victory»). В Москве я их раздарила. Странная вещь, но с наступлением болезни я совершенно перестала переносить их запах. Везла также конфеты (среди них были длинные витые вязкие сливовые тянучки: стоило взять их в рот, как они намертво прилипали к зубам, и что с ними делать, было непонятно. Не воспринимала я и соленый шоколад – он был в виде красивых, разноцветно украшенных конфет, которые лежали в коробке в несколько рядов). Помню, что везла 24 пары американских нейлоновых чулок, необыкновенно прочных. Наш предприимчивый хозяин посоветовал мне зашить чулки под подкладку моей меховой американской шубки (суслик под норку), чтобы не лишиться их на таможне в Москве.

Продав часть сигарет, мы купили билеты. Внести 24 000 марок за перевозку разобранной легковой машины мы отказались, и она осталась в Берлине. Уже в Москве выяснилось, что послал ее таким своеобразным способом «Лева Шейнин».

26

Среди наших обвинителей был генерал [Николай] Зоря*. Я не работала с ним, поэтому каких-либо личных воспоминаний у меня практически нет. Первое время он жил в «Гранд-Отеле», куда переехала Таня Гиляревская и где находились Федин, Вишневский[201] и др. Боря Соловов говорит, что Зоря сильно пил. Из переводчиц Зоря больше общался с Розой Борисовной Литвак и Полиной Михайловной Добровицкой. Добровицкая, сделавшая много для создания картотеки в Нюрнберге, подбирала документы для речи Зоря в качестве обвинителя.

Пребывание генерала Зоря в Нюрнберге закончилось трагически. В день его смерти все собирались ехать обедать «домой», как вдруг распорядок переменился. Обедали в Юстиц-Паласе, среди начальства явно наблюдался переполох. Было внушительно сказано не задавать ненужных вопросов и молчать. Генерал Зоря застрелился в своей комнате.

Слухи пошли разные. Официально было заявлено, что несчастье произошло, когда Зоря чистил оружие.

Комната, в которой Зоря жил с [Дмитрием] Каревым*, оказалась заперта. Боря Соловов вместе с помощником Озоля Денисовым[202] влезли на 2-й этаж через окно. Генерал Зоря лежал на постели голый, выпавшее из руки оружие покоилось на его груди.

Лев Николаевич Смирнов и Боря Соловов (по его словам) перелистали бумаги Зоря. Многие содержали какие-то извинения, в одной он прощался со всеми. Боря помнит звонок Зоря из «Гранд-Отеля». Тот был пьян, извинялся, что не может прибыть на празднование дня рождения Бори, и при этом плакал.

Событие постарались замять, чтобы не было лишнего шума. Лишь недавно, встретившись с сыном Зори в Комитете защиты мира, я узнала, что ему точно неизвестно, где похоронен его отец. Говорят, что тело было отвезено в Лейпциг. Сын Зори «хочет докопаться до истины, не веря в случайность смерти».

Позже Лихачев обронил следующую фразу: «Он запутался и испугался».

27

С генералом Зоря у меня косвенно связано одно довольно неприятное воспоминание. Дело в том, что, работая в административно-хозяйственной группе Озоля, я часто оставалась в кабинете одна: Озоль все время где-то разъезжал; Денисов, его помощник, – тоже. Денисов визами, насколько я помню, не занимался. Мы выдавали визы на въезд в нашу Восточную зону, американцы – в свою. Наших виз, откровенно говоря, я не помню: ими ведал Озоль, у членов советской делегации были, если не ошибаюсь, специальные пропуска.

У американцев существовала своя система, с которой я сталкивалась чаще.

Американцы выдавали по многу экземпляров каждой визы, кажется по 14. Копии виз могли вручаться для размещения при остановках, для ремонта машин, получения бензина и т. д. На каждой визе стояла давленая печать. Печать давили, как я писала выше, держа визу на ладони.

Однажды, когда Озоля не было на месте, кто-то из американцев пришел с просьбой оформить визу для немецкого ученого, срочно направлявшегося на конгресс в Берлин. Ученый почему-то задержался и очень спешил. Я сослалась на отсутствие Озоля. Американец выглядел явно расстроенным. Я очутилась в состоянии некоторой растерянности. Связанные с американцами системой выдачи виз, мы никогда с их стороны не встречали препятствий. Меня они знали и «выдавливали» свои визы с шутками и смехом. Звали они меня дружно распространенным ласкательным именем «Coonie».