Ночь полководца

- Легко вам говорить, девушки, - сказала она покорным голосом. - Если б к вам так приставали...

- Почему ты думаешь, что не пристают? - спросила, не удержавшись, Маша.

Голикова быстро наклонилась и крепко стиснула ее руку выше локтя.

- Кто? - выдохнула она.

- Не хотела я вам говорить... - сказала Маша, не чувствуя уже особенного желания быть откровенной.

- Я вам все рассказываю, а ты секретничаешь, - возмутилась Клава.

- Если проболтаетесь - убью! - "предупредила Маша.

- Ясно, - ответила Голикова.

- Горбунова, старшего лейтенанта, знаете? - очень тихо сказала Маша.

- Кто ж его не знает! - прошептала Клава.

- Засыпал меня письмами... Не понимаю, как мой адрес узнал.

Маша вскочила и босиком на цыпочках побежала к лавке, где лежала ее гимнастерка. Из нагрудного кармана она достала несколько помятых бумажных треугольников и села ближе к коптилке.

- Вначале товарищ старший лейтенант моим здоровьем больше интересовался, - сказала она. - А перед своим отъездом получила я вот это...

Аня и Клава переползли по постели к ногам Рыжовой. Подняв встрепанные головы, они приготовились слушать. Аня обхватила худые плечи длинными белыми руками.

- Я так удивилась... - проговорила Маша.

Огонек в коптилке оставлял в тени часть ее лица, обращенную к подругам, но обрисовывал золотистой линией профиль, утиный носик, шевелящиеся губы, короткие вихры надо лбом. Развернув треугольник. Маша начала читать негромким ясным голосом:

"...Не удивляйтесь этому письму. Быть может, мы не так уж скоро встретимся... Но и через год, два, три я отыщу вас, где бы вы ни были. Поэтому я хочу, чтобы вы немножко ожидали меня..."

Маша сидела на лавке в одной сорочке, стянув ее и придерживая на груди, упершись в темный пол узкой ступней.

"...Дорогая моя, - читала она дальше, - простите, что так называю вас. Может ли быть, что я полюбил вас после того, как перестал видеть. Нет, конечно... Но я только теперь понял то, что случилось раньше. Помните ли. Маша, ту морозную ночь, когда мы с вами отбивались от фрицев, сидя в разрушенной школе? Там, под свист осколков, я почувствовал, как вы мне дороги! И я пишу это письмо с одной мыслью - не забывайте меня! Сколько бы ни пришлось воевать, год, два, три - я буду напоминать вам о себе..."

Маша читала нарочито ровно, невыразительно, подчеркивая свое полное безразличие. Вдруг она оборвала чтение, ощутив неловкость, как будто любовь Горбунова была уже их общим проступком.

- Дальше все в том же духе, - сказала она.

- Красиво как пишет, - прошептала Клава.

- Сентиментальности... Никак не ожидала от боевого командира.

- Ну, читай, читай... - нетерпеливо сказала Голикова. - Еще немножко...

Маша неохотно наклонилась над письмом.

"...Я часто думаю, Маша, о том времени, когда кончится война, - снова начала она, - какое это будет чудесное время! Помню, окончив десятилетку, я летом с товарищами поехал на Кавказ. Мы поднимались на высокую гору, долго карабкались, подтягивались на веревках, мы шли в облаках, в непроглядном тумане... И вдруг увидели солнце... Когда я думаю о нашей жизни после победы, - а мы обязательно победим, - я так и представляю себе эту жизнь: темные тяжелые тучи внизу, позади, а над головами синее небо..."

Маша снова не окончила, испытывая все большее недовольство собой. Пока она читала, в комнате, казалось, звучал не ее голос, произносивший искренние, хорошие слова. Они были обращены к ней одной, и то, что их слушали другие, не понравилось девушке.

Она читала все тише и, наконец, замолчала, потом медленно сложила письмо.

Черный, отлакированный таракан вынырнул из темноты, побежал по краю стола и остановился в нерешительности, опустив усики. Маша встала и сунула письмо в карман гимнастерки.

- Я даже рада теперь, что меня не назначили в полк, - сказала она, пришлось бы часто встречаться... Ни к чему это.

- Ты не любишь его? - изумленно спросила Клава.

- Конечно, нет, - сказала Рыжова, хотя опять не была уверена в этом. Однако после всего, что она только что наговорила Голиковой, она не могла ответить иначе.

- В-вы можете после войны п-пожениться, - прошептала Аня, так как была добра и рассудительна.

- Дурочка, разве мы имеем право думать о любви, когда идет такая война! Мы должны забыть все личное...

Маша почувствовала сожаление, почти испуг, столь решительно жертвуя собой. Но было нечестно разрешить себе то, в чем она отказывала другим.

Опустившись на постель, она поползла на четвереньках под одеяло. Девушки улеглись и некоторое время молчали. Маша сознавала, что подруги не одобряют ее: видимо, они жалели уже старшего лейтенанта. И хотя она не только разделяла их жалость, но в большей степени горевала над собой отступать ей было некуда.

- Ничего с Горбуновым не сделается, - сказала она. - Злее немцев бить будет.

- Удивляюсь на тебя, Маша, какая ты волевая... - упрекнула ее Голикова.

- Какая есть... Многие говорили, что из меня атаман выйдет... Неожиданно для себя Маша печально вздохнула. - И частично не ошиблись...