Ночной хозяин

Ризенталю просто не повезло. Он подставился, подав жалобу на действия имперского дворянина и выведя таким образом свое дело из юрисдикции городского суда на окружной уровень. Ризенталь влез со своими жалобами как раз в тот момент, когда окружные власти, действуя сообща (что бывало крайне редко), решили осадить обновленцев. Семья Ризенталя практически открыто исповедовала эту ересь, так что он стал удобной мишенью и показательным примером для остальных еретиков.

Надо учитывать и то обстоятельство, что городские нобли считали себя практически равными дворянам, и публичная порка для такого человека, как Ризенталь, была чрезвычайно позорным наказанием. Большим ущербом достоинству и чести его и его семьи. А также намеком для остальных горожан, что раз уж окружные власти не пощадили городского советника — судью, то с обычными бюргерами вообще никто церемониться не будет.

Оттавио не очень-то хотелось доводить дело до такого финала, он был готов довольствоваться публичными извинениями советника. Однако встречный иск подал именно он. Теперь же, исповедуя принцип: «раз начал дело — доведи до конца», он пришел увидеть, как приговор приведут в исполнение, хотя терпеть не мог присутствовать при публичных экзекуциях.

Опираясь на трость и ежась от порывов холодного ноябрьского ветра, он стоял на крыльце городского пантеона. С этого места было хорошо видно всю площадь и находящийся напротив, покрытый красной тканью помост. Оттавио собирался сразу же после порки покинуть это место. Смотреть на процедуру вырывания языков и на то, как людей будут сжигать живьем, он не собирался.

Глашатай наконец заткнулся, и на помост вывели советника в простой серой рубахе до пят. Последние две недели Ризенталь провел в окружной тюрьме и выглядел отнюдь не лучшим образом.

На помост поднялся палач, и Оттавио присвистнул. Вместо мастера Акста, городского заплечных дел мастера, с помоста на собравшуюся внизу толпу взирал сквозь щели деревянной маски один из профосов Вальдштайна. Если городской палач спокойно мог принять мзду от уважаемого семейства и «придержать руку», то профос вполне может забить советника до смерти. Сорок ударов — не шутка.

Actum

Профос показывает толпе нож, раскаленный на жаровне. Руку осужденного кладут на плаху.

Удар.

Первый отсеченный палец демонстрируется толпе.

Голодранцы, во множестве присутствующие на площади, разражаются приветственными воплями, им нравится унижение городского судьи.

Второй палец отлетает в сторону.

Ризенталь шатается, но его тут же подхватывают помощники профоса, придерживая жертву за плечи.

Помощники разрывают на спине Ризенталя рубаху и укладывают его на лавку.

Руки и ноги жертвы связывают под скамьей.

Профос достает из ведра с рассолом прут толщиной в палец и с полного замаха, от плеча, наносит первый удар.

С каждым ударом от спины осужденного летят во все стороны брызги крови и куски мяса. Кожа с Ризенталя слезла после первых десяти.

Часть толпы возбужденно вопит, кто-то обсуждает подробности экзекуции, а часть стоит сохраняя похоронное молчание.

Наконец, советника, потерявшего сознание, сталкивают с помоста.

Оттавио разворачивается и начинает спускаться с крыльца.

С него на сегодня хватит.

Actum est

Долг платежом красен

1

Две недели назад маркиз во время утреннего доклада ошарашил своего конфидента следующим известием:

— Оттавио, мы уезжаем в Гросс-Экберт. Я, конечно, ненавижу перемену мест, но в Эвинге оставаться опасно.

— Что-то произошло, ворст? Что-то, о чем мне не известно?

— Друг мой. Разве вы не видите? — маркиз наставил на Оттавио свой пухлый палец. — Местная знать желает восстать и плетет заговоры. Вальдштайн желает, чтобы местная знать восстала. Церковь хочет расправиться с обновленцами. Обновленцы хотят громить церкви и устанавливать свои порядки. Когда желания столь разных сил сходятся в одном, можно быть уверенным: то, к чему они ведут, наступит непременно! Скоро тут разразится хаос. Начнется восстание, которое Вальдштайн попытается утопить в крови. В любом случае, удастся ему это или нет, летом будет война! Свеям, слава Владыкам, в этом году не до нас. Но есть Союз Провинций. Есть датты. Этот край скоро будет залит кровью. В городе точно вспыхнут беспорядки и случится бунт. А я слишком толст и неповоротлив, чтобы бегать от мятежников. Я отбываю в столицу, по крайней мере на эту зиму. Вы можете поехать со мной или остаться, исполнять свои обязанности здесь.

Оттавио уже собирался сказать — «конечно, ворст, я еду с вами» — и не смог. Слово застряли, остановились в легких, не желая проходить через враз пересохшее горло.

Он услышал мерзкий, знакомый шелест песка, затем ощутил, что падает. Кабинет маркиза куда-то бесследно исчез, а сам Оттавио очутился в очень странном месте.