Ночной океан

Послание Георгины порядком озадачило Джеймса Долтона. От Клэрендонов не было вестей с того самого памятного февральского вечера, когда Альфред отлучил его от своего дома. Он, в свою очередь, также воздерживался от контактов – даже при желании выказать Альфу сожаление по поводу скоропалительного смещения. Губернатор целиком и полностью посвятил себя упорной борьбе с политическими кознями за право назначения должностных лиц и тяжело переживал отставку человека, который, несмотря на разлад, представлялся ему совершенством медицинской компетенции.

Сейчас, прочитав сию явную просьбу о помощи, Долтон терялся в догадках. Зная, что Георгину трудно заставить волноваться по пустякам – она-то никогда не была склонной к паникерству, – он, не теряя времени даром, взял билет на поезд, отходивший из Сакраменто через час, а по прибытии в Сан‐Франциско отправился прямиком в городской клуб, откуда направил к Георгине посыльного с письмом, уведомляющим, что он уже в городе и находится в полном ее распоряжении.

Тем временем в доме Клэрендонов все замерло. Там царило затишье, обычно наступающее перед бурей: тучи зла уже сгустились над имением, готовые разразиться гибельным дождем.

Двадцать восьмое мая – тот день, которому суждено было надолго отложиться в памяти калифорнийцев, – началось очередным непогожим утром. Георгина расхаживала по пустым комнатам, не находя себе места и чувствуя, как сдают ее многострадальные нервы. Брата не было, он заперся в клинике с Сюрамой. Приходила Маргарет с письмом Джеймса, взятым у курьера; в библиотеке Георгина нетвердой рукой написала коротенький ответ и попросила служанку доставить его Долтону как можно скорее. Старушка ушла, а она села в кресло и напряженно застыла. Казалось, каждый час вырождался в бесконечный стазис; библиотеку от угла до угла заполняли угрюмые тени, захватывавшие стены и целые полки с антикварными книгами, открывать которые ей было бесполезно, ибо написаны они были в лучшем случае на совершенно неизвестных ей языках, в худшем – вязью криптографических знаков, строчки из которых перемежались гравюрами, повергающими в ужас, если представить, что существа, практики и обряды, запечатленные в них, могут иметь место в действительности.

Когда перевалило далеко за полдень, в холле раздались шаги. Вспыхнули газовые рожки в люстре под потолком, разгоняя тени, и в библиотеку вошел Альфред. Беспорядок в одежде делал этого по-своему величественного человека поистине маленьким и жалким, но хуже был блуждающий взгляд.

– Георгина? – робко окликнул он ее, потоптался на месте, обернулся лицом к креслу. – О господи…

На какое-то мимолетное мгновение в его глазах вспыхнул прежний свет заботы, когда он заметил впавшую в бессильное оцепенение сестру; и тут же выражение лица доктора сильно преобразилось. Неожиданное озарение, нерешительность, вина и испуг – все это смешалось в некую маску пристыженной обреченности.

– Господи, Георгина, ты больна. Только погляди на себя в зеркало. Ты вся бледная, – тщательно подбирая слова, заговорил он.

Хотя ее самочувствие действительно оставляло желать лучшего, она нашла силы слабо улыбнуться:

– Нет, Альф. Все в порядке. А вот тебе нужно отдохнуть.

– Обо мне не беспокойся. – Он приблизился к ней, аккуратно приложил пальцы к ее запястью. – У тебя замедленный нитевидный пульс, бледнота, слабость, нервное истощение… это ведь… – он отстранился, опуская руки, – …это симптомы лихорадки на ранней стадии.

И в том, как сузились его глаза, выдававшие плохую, вымученную игру, было что-то по-настоящему страшное. Какие мысли посещали сейчас его?

– Вот глупости, я здорова! – сказала она громко. – Ты теперь во всех видишь пациентов, на которых можно опробовать свою панацею? Конечно, было бы чрезвычайно трогательно и поэтично, если бы ты исцелил от смертельного недуга собственную сестру!

Доктор потрясенно отшатнулся. Будто защищаясь, ограждая себя от ее слов, он поднял руку – и между пальцев блеснула бездушная сталь: окольцованный шприц с продолговатой иглой и вытянутым наружу поршнем.

– Как… как ты не понимаешь, – сбиваясь, проговорил он. – Будь у тебя шанс… ты… ты сама бы поняла… как дочь Йифтаха[10]… и если бы возникла крайняя надобность… если бы ты знала, что только так можно завершить мои исследования… ты бы сама на все согласилась!

Худшие опасения Георгины подтверждались на глазах. Она улыбалась Альфреду с трепещущим от ужаса сердцем, гадая, когда же этот несчастный, избитый судьбой страдалец, бывший некогда ее братом, перейдет последнюю грань… и успеет ли Маргарет передать записку Долтону раньше, чем этот роковой час наступит.

– Альф, ты и сам, похоже, утомился, – мягко сказала она. – Тебе нужен морфий. Быть может, удастся уснуть…

Он ответил ей – с верткой осмотрительностью безумца:

– Святая правда, Георгина. И мне, и тебе – нам нужно выспаться. Морфий? Блестящая идея. Жди здесь. Я приготовлю инъекцию, и мы оба примем дозу.

Зажав меж пальцев пустой шприц, он бесшумно удалился из комнаты.