Ночной океан

…А в гроте том царила ночь —Столь нечестиво беспросветна,Подобна вареву волхвов

Из полнолунного соцветья.И, над обрывом наклонясь,Узрел я с высоты, дивясь,

Той черной мерзости разливы;А на брегу – лоснясь, темнея —Трон Смерти зиждился кичливо,

Грезою сумрачной довлея…

Казалось, время перестало существовать, когда под ногами я вновь ощутил ровный пол – попав в помещение, где своды находились чуть выше, чем в двух храмах, оставшихся где-то бесконечно далеко наверху. Распрямиться я, как и прежде, не мог, лишь на коленях удавалось мне оценить обстановку. Да это же похоронный зал! Вдоль стен – гробы-ларцы из дерева со стеклянными крышками; как эти два нехарактерных для пустыни материала были доставлены сюда, да еще и в палеозойской эпохе – неведомо. Разделенные равными расстояниями, стояли эти ларцы вдоль стен – прямоугольные, продолговатые, прочно закрепленные в своих нишах, что мне открылось при попытке сдвинуть некоторые из них.

Галерея тянулась дальше во мрак, и я торопливо пополз вперед, отталкиваясь коленями и пересчитывая касаниями рук саркофаги. Подземное чрево мнилось мне нескончаемым, а темнота позволяла додумывать сколь угодно много поворотов; да и гряда гробов не редела – монотонность передвижения играла на руку дьявольской иллюзии. Не могу сказать точно, в какой миг мои домыслы подтвердились, но помню, как впереди, далеко-далеко, забрезжил капельный свет, и над моей склоненной головой проступил свод, и черные гробовые торцы проступили отчетливее. По мере приближения к свету я все сильнее осознавал, что фантазии моей недоставало истинной масштабности! Новая пещера, раскрывшаяся передо мной, не выглядела созданной грубым и невзыскательным трудом; на поверку оказалась она настоящим памятником самого великолепного и экзотического искусства. Иллюзорно-правдоподобные, восхищающие своей небывалостью образы и узоры на стенах слагали целую картину – пиршество красок, которое бессильны описать слова. Древесина ларцов отливала золотом, а сквозь стекло крышек их взирали на меня мумии существ, какие и в дичайшем сне не пригрезятся – столь преступно гротескным был их облик.

В видовом отношении их следовало, наверное, отнести к пресмыкающимся, но ни один палеонтолог или знаток криптид не дал бы их происхождению точную оценку, ибо сочетались воистину несочетаемые черты. Ростом каждое создание приблизительно по плечо взрослому человеку; передние лапы – уже и не лапы вовсе, а истинно руки с ладонями, так похожими на людские. А лица! Ни единой явно прослеживаемой и довлеющей черты: рептилия? собака? сатир? потомок Адама? Все это разом – и ничто по отдельности. Юпитер не смог бы похвастать столь крутым лбом; дьяволы позавидовали бы этим витым рогам. Отсутствие носа и птичий зоб окончательно ставили их в ряд загадок эволюции; я даже усомнился на миг в подлинности этих мумий, приняв их за искусные изваяния. Но нет, взгляду моему представал реальный вид палеогенового периода, который, похоже, застали жители Безымянного Города! Богатые одежды этих созданий словно насмехались над уродством своих хозяев, а златые и серебряные украшения лишь подчеркивали его; сверкали топазы, самоцветы и иные, вовсе неизвестные камни.

Изображения этих пресмыкающихся красовались на настенных и потолочных фресках. С несравненным мастерством художник изобразил их в их собственном мире, где у них были города и сады, созданные в соответствии с их размерами; и я не мог не думать, что запечатленная в красках история была аллегорией, возможно, показывающей прогресс расы, которая поклонялась рептилиям. Эти существа, как сказал я себе, играли для людей Безымянного Города ту же роль, какую волчица играла для Рима или какой-либо тотемный зверь – для племени индейцев.

Придерживаясь такой точки зрения, я решил, что сумею примерно проследить чудесную эпопею Безымянного Города – рассказ о могучей прибрежной метрополии, которая правила миром до того, как Африка поднялась из волн, и о ее борьбе за жизнь в ту пору, когда море уменьшилось, а пустыня вползла в плодородную долину, сдерживавшую пески. Я глядел на войны и триумфы, на беды и поражения, и в итоге – на изнуряющую битву с пустыней, когда тысячи людей, иносказательно изображенных гротескными рептилиями, были вынуждены каким-то чудесным образом прорубать себе путь сквозь скалы в другой мир, о котором им издавна твердили их пророки. Роспись была предельно натуралистична, и я даже смог узнать ход, по которому сошел сюда, прорисованный донельзя детально, со всеми ответвлениями и проходами.