Ночной океан

En el nombre de la santisima Trinidad, Padre, Hijо, у Espiritu-Santo, tres personas distintas у un solo Dios verdadero, у de la santisima Virgen nuestra Señora, YO, PANFILO DE ZAMACONA, HIJO DE PEDRO GUZMAN Y ZAMACONA, HIDALGO, Y DE LA DOÑA YNES ALVARADO Y NUÑEZ, DE LUARCA EN ASTURIAS, juro para que todo que deco esta verdadero como sacramento…

Я ошеломленно потер лоб рукой, пытаясь уловить смысл прочитанного. «Откровение Панфила де Замаконы-и-Нуньес, дворянина из Луарки в Астурии, посвященное описанию Подземного мира Ксинйана, 1545 год от Рождества Христова».

Этого на первый взгляд хватало с лихвой. Подземный мир – ровно та же идея, что присутствовала во всех индейских преданиях и в рассказах белых, вернувшихся с холма. И дата: 1545 год. Что она могла значить? В 1540 году Коронадо со своим отрядом углубился в джунгли к северу от Мехико, но разве он не вернулся обратно в 1542 году? Пробежав глазами развернутую часть свитка, я почти тотчас же наткнулся на имя Франциско Васкеса де Коронадо. Автор рукописи, очевидно, был из его людей, но что привело его сюда через три года после завершения экспедиции? Объяснение могло находиться в тексте, однако развернутая часть содержала лишь известный по историческим хроникам отчет о северном походе Коронадо.

Вечерние сумерки напомнили мне о необходимости возвращаться; в возбужденном состоянии, в каком находился тогда, я едва не забыл об ужасах приближающейся ночи. О них не забыли, однако, наблюдатели, собравшиеся на равнине: до моего слуха донеслись отдаленные крики. Ответив им взмахом руки, я спрятал манускрипт обратно в цилиндр – от которого упорно не желал отделяться талисман, пока я с силой не отдернул его – и, запаковав часть снаряжения, приготовился к спуску. Бросив кирку и лопату для завтрашних раскопок, я собрал саквояж, спустился по склону холма и уже через четверть часа снова был в городе, объясняя и показывая странные находки. Сумерки сгустились, и когда я обернулся глянуть на благополучно оставленный курган, то с невольной дрожью заметил, как на вершине разгорается голубоватое мерцание факела ночного призрака индианки.

Хотя мне не терпелось приступить к расшифровке записок испанца, я понимал, что будет лучше заняться этим в тихой и спокойной обстановке, вероятнее всего – поздним вечером. Пообещав горожанам дать подробный отчет о находке утром и вдоволь позволив им насмотреться на загадочный цилиндр, я вместе с Клайдом Комптоном удалился в дом и, как только представилась возможность, поднялся к себе в комнату. Хозяин и его мать тоже желали услышать рассказ, но я убедил их подождать, пока не проработаю текст и не доберусь до сути.

Раскрыв при свете единственной лампы саквояж, я извлек цилиндр, отметив влечение металла к поверхности талисмана. Изображения зловеще мерцали на зеркальных боках; тут я невольно поежился, изучая уродливые фигурки орнамента. Жаль, что не сфотографировал их… хотя, возможно, это и к лучшему. Чему я действительно рад, так это тому, что не мог тогда распознать сплюснутую голову похожей на осьминога твари, встречавшейся в большинстве узоров и названной в манускрипте «Кту-Лу». Позднее я связал ее и подземные легенды индейцев с недавно открытым фольклором о чудовищном Ктулху – единственном свидетельстве незапамятного ужаса, просочившегося со стареющих звезд на молодую Землю. Если бы в тот момент я догадывался о такой связи – уверен, никакая сила на свете не заставила бы меня остаться наедине с жуткой находкой. Побочный мотив орнамента, некий гибрид между человеком и змеей, я легко определил как прототип Йига, Кетцалькоатля и Кукулькана. Прежде чем открыть цилиндр, я проверил его магнитные свойства на других металлических предметах – притяжение к ним отсутствовало. Странный магнетизм этой крупицы неведомого мира проявлялся только в присутствии ей подобной.