Ночной океан

Наконец я извлек манускрипт и приступил к переводу – занося на бумагу лишь общий смысл фраз и сожалея об отсутствии под рукой испанского словаря, когда попадалось туманное выражение или слово. Странно было осознавать, что хроника четырехвековой давности – тех времен, когда мои предки, подданные Генриха VIII, и не думали переселяться в Новый Свет из Сомерсета и Девона, – может помочь в моих нынешних поисках ответа на столько времени дремавшую тайну. Ощущение близости к прошлому было тем глубже, что в сердце у меня горела неуемная жажда приключений – та же, что побудила испанца-конкистадора ступить за завесу, разделяющую Бытие и Время. В сравнении с этим шагом четыре столетия представлялись океанской песчинкой. Зловещий орнамент цилиндра отверз предо мной ту пропасть, что зияет между всеми живущими на Земле и первородными тайнами, сокрытыми в звездах. На краю этой пропасти Панфил де Замакона и я стояли рядом – как Аристотель и древний правитель Хеопс.

III

О юности в Луарке, маленьком порту на побережье Бискайского залива, Замакона рассказывает немногое. Он был младшим и довольно своенравным сыном в семействе, и в Новую Испанию отплыл в 1532 году, едва ему минуло двадцать. Впечатлительный юноша жадно вслушивался в разнообразные толки о затерянных среди джунглей золотых городах и неизвестных странах, простирающихся к северу. Его фантазию особенно взбудоражила история францисканского монаха Маркоса де Ницы, вернувшегося в 1539 году из долгого путешествия с потрясающим отчетом о сказочной Сиболе, о ее обнесенных неприступными стенами городах и сокровищах. Узнав о подготавливаемой Коронадо экспедиции на поиски этих чудес – и еще бóльших, лежащих, как шептались в корчмах, к северу от земель диких бизонов, – юный Замакона успевает попасть в число трехсот солдат и в 1540 году выступает в поход на север.

Истории ведом итог сей экспедиции: Сибола оказалась жалкой индейской деревней, и де Ница, потерявший доверие, был отослан обратно в Мехико. Однако Коронадо дошел до Большого Каньона, где в местечке Цинти на равнине Песос услышал от одного индейца, который в хрониках назван Эль Турко, рассказ о богатых и загадочных землях Кивиры, лежащих дальше к северо-востоку, – там в изобилии золота, серебра и диких бизонов и протекают реки в две лиги шириной. Замакона коротко описывает зимовку в Тигуа на равнине Песос и продолжение похода в апреле, когда сбежали местные проводники и отряд едва не погиб в стране степных собак, соленых озер и кровожадных аборигенов.

Когда Коронадо отправил в обратный путь основные силы и предпринял последний сорокадвухдневный марш с горсткой верных солдат, Замакона остался в числе избранных. Он описывает плодородные долины и отвесные ущелья, встреченные на пути, а также дневной рацион людей, состоявший исключительно из свежего бизоньего мяса. Далее следует упоминание о цели экспедиции – о долгожданных, но так и не открытых землях Кивиры с ее золотыми дворцами и полноводными реками, с сочными плодами, растущими на благодатных почвах, и с местным населением, выращивающим маис и плавящим медь из руды. Казнь Эль Турко, проводника, предавшего экспедицию, упоминается вскользь, и почти страницу занимает описание огромного креста, воздвигнутого на берегу Великой реки осенью 1541 года. На кресте была выжжена надпись: «Тут побывали солдаты славного генерала Франциско Васкеса де Коронадо».

Из этого можно заключить, что Кивира лежала примерно близ 40-й параллели. Совсем недавно я прочел работу нью-йоркского археолога, доктора Ходжа, отождествляющего русло Великой реки с Арканзас-ривер, протекающей через округи Бартон и Рис в штате Канзас. До прихода кровожадных сиу то была родина индейцев племени уичита; по берегам до сих пор находят остатки их землянок. Коронадо добросовестно исследовал окрестности, ведомый то в одном, то в другом направлении постоянными слухами о кладах и брошенных городах, о которых боязливо шептались индейцы. Северные племена, казалось, менее охотно передавали истории о неизведанных землях, чем их мексиканские собратья; при этом их поведение будило подозрение, что они действительно способны помочь поискам, однако не отваживаются на это. Их уклончивые намеки приводили в ярость командира испанцев, и после нескольких безуспешных попыток он стал жестоко карать тех, кто нес ему неугодные новости. Замакона, более терпеливый, чем Коронадо, находил удовольствие в местных преданиях и даже выучил индейский язык, что давало ему возможность подолгу толковать с молодым воином по имени Рьяный Бизон, чье любопытство превозмогало ужас, довлеющий над соплеменниками.