— Не беспокойся, отец! — сказал он, стремительно всем корпусом подавшись вперед. — Ведь я уже кончил, я буду вам помогать! Буду посылать деньги, часто приезжать, да и вы ко мне ездить будете!.. Меня ведь на работу назначили, о чем вам теперь тревожиться? Теперь я буду о вас заботиться! — И по лицу сына разлилась мягкая, ласковая улыбка.
Николай Назаров почувствовал нервную, радостную дрожь благодарности. Он поднял глаза на сына и оживленно заговорил:
— Знаешь, что со мной третьего дня случилось? Я расскажу тебе, тебе одному. Ведь я священник, мне не к лицу… Явилось мне видение… — и он, глядя на сына, засмеялся, — вернее, «антивидение»… — Он потупился и, помолчав, продолжал: — Я только что вышел с общего собрания. Ты знаешь, о чем говорится на этих собраниях: новая жизнь, социализм, хозяйство, соревнование, герои труда, техники, фермы… На площади из громкоговорителя оглушительно гремят революционные песни… молодежь тоже что-то поет — репетирует. Тяжело громыхая по улицам, едут на поля машины… Шел я так, погруженный в свои мысли, и вдруг оказался на церковном дворе. Поднимаю голову — передо мной святые, нарисованные над входной дверью, с золотыми нимбами, в красных и синих одеяниях, с крыльями… Ты не можешь себе представить, как я удивился, увидев их, как они меня поразили! Они показались мне такими странными, далекими, чуждыми, нереальными… Что они здесь делают? Откуда явились? Зачем? Таковы были первые мои бессознательные вопросы… — Назаров взглянул на сына каким-то изменившимся, измученным взглядом. — Сколько слов я тебе сказал и все равно не смог выразить того, что я тогда почувствовал. Было как-то странно, страшно!.. Да, эти выцветшие росписи не имели ничего общего с сегодняшним днем, с современностью, с нашим… Все это отошло в прошлое…
— Ну что ты? Разве они не похожи на современных людей? Хотя бы тем, что у них за спиной крылья! — осторожно пошутил сын.
Но отец точно не слышал его. Он помолчал, а затем заговорил снова:
— А вот еще… тоже хочу с тобой поделиться. С кем же еще? — Он с грустной улыбкой взглянул на сына. — Накопилось у меня на душе.. Ты читал в газетах послание папы Иоанна Двадцать третьего «Матер эт магистра»? Он, по существу, оправдывает появление и утверждение социализма! Говорит о том, что есть собственность, которую не следует оставлять в руках отдельных лиц! Что рабочие должны участвовать в прибылях предприятия, что крестьян жестоко эксплуатируют!.. А эти торгаши, там, в Америке, — с негодованием продолжал Назаров, — «модернизируют» христианство джазами из монашек и рок-н-роллом, чтобы привлечь побольше богомольцев, чтобы нажиться… Нет, что-то здесь не так! Что-то прогнило, что-то умирает… Может быть, рождается новое?
Среди зеленой люцерны возле ульев синеватым дымком в светлом летнем воздухе все еще курился выпавший из дымаря кизяк. Стефан помолчал и затем попытался отвлечь погрустневшего Назарова:
— Отец, да ты, как погляжу, большую часть двора превратил в сад? Знаешь что, убери доски и натяни железную сетку — будет светлее и красивее. И посади виноградные лозы, устрой под ними беседку со столиком и скамейками! Слышишь? Чтобы, когда я буду приезжать… с женой… было где чарочку выпить. И сделай перила на лестнице, что ведет на второй этаж… чтобы внук не упал… Вот так-то… — Стефан поднялся и взял отца под руку. — Пойдем пройдемся по саду.
Когда они пошли к дому, Стефан снова заговорил:
— А эти вопросы, что тебя так волнуют, очень интересны! Мысль о том, что рождается что-то новое, что это новое отчасти уже наступило, тоже верная… Может быть, новое, как жемчуг, зарождается и в твоей душе, потому-то она и болит…
Старший Назаров молчал, болезненно скривив лицо.
В доме было прохладно, стоял полумрак. Ослепленные резкой переменой освещения, они с трудом различили бабушку Вылкану, которая пряла, сидя у окна.
— Бабушка, хватит работать!.. Вот устроюсь, возьму тебя к себе месяца на два, ты и отдохнешь.
— Мне подлечиться бы неплохо, на воды, внучек…
— И на воды тебя отправлю, бабуся… А насчет плитки не беспокойся. Вечером, как вернусь, починю. Я в этом деле разбираюсь. Завтра, — взглянув на ноги, добавил он как бы про себя, — хорошо бы ботинки отнести в починку.
Выйдя за ворота, Стефан, хотя он уже попрощался, снова повернулся к дому и, стоя в светлом проеме калитки, шутливо поклонившись, весело сказал:
— До свидания, отец, до свидания, бабуся!
Он зашагал в гору, прямиком к центру села.
Старики стояли и глядели ему вслед.
VI
Бабушка Вылкана молча пряла, сидя возле открытых дверей, — вытаскивала нить за нитью из пышной черной кудели. В дверь заглянула и тотчас испуганно скрылась Дина — племянница, жившая неподалеку. Бабушка Вылкана перестала прясть и застыла в ожидании. Снова показалась Дина, бледная, чем-то встревоженная: в руках она держала нож и недочищенную головку лука.
— Теть, ты что делаешь? — прерывающимся голосом спросила она.
— Как что? Пряду, — ответила бабушка Вылкана и быстро накрутила нить на веретено.
— Бросай прясть!
— Я и так кончаю, пора тесто месить… а что?
— Не надо месить!