Новеллы и повести. Том 1

Остальные не посмели броситься в воду. Врач тоже не посмел — он начал было раздеваться, но потом быстро оделся и побежал к косцу. Косец на минуту замер и снова принялся косить. Врач вернулся к реке и оттуда пустился бежать в село. Там кинулись разыскивать скотника по прозвищу Рыба, который умел хорошо плавать. Стефана подняли со дна реки, вытащили на берег и положили рядом с его одеждой.

Кроме истории о том, как Назаров утонул, в его селе, да и в окрестных селах, рассказывали и о самом Стефане — какой он был красивый, добрый, какой способный, как его собирались посылать в разные чужие страны… словом, в народе сложилась своеобразная легенда о жизни молодого Назарова.

Дом Назаровых потонул в глубоком трауре ночи. В комнатах не гасили огня, и в этом огне, словно на дне преисподней, метались стонущие тени, раздавались пронзительные крики, слышался сдержанный, испуганный говор. Вот кто-то поднялся на второй этаж, и оттуда донесся сначала приглушенный, а затем отчетливый плач, кто-то другой, не выдержав, пошел в отдаленную комнату прилечь, но вскоре тревожно вскочил и возвратился обратно.

После полуночи в доме наступило какое-то зловещее оживление: бесшумно открывали и закрывали двери, просеивали муку, перебирали рис, на дворе, под навесом, при свете керосиновой лампы готовили курбан, у сарая стояла другая лампа, и там кололи дрова… Иона начала растапливать печь, по временам с губ ее срывался приглушенный стон.

Старый Назаров всю ночь не смыкал глаз — то сидел возле сына и смотрел на него, то стоял в оцепенении, опершись о стену и бессмысленно глядя куда-то в пустое пространство. Когда его спрашивали о чем-нибудь, он отвечал, а затем уходил в спальню, гасил свет и ложился ничком на кровать. Казалось, жизнь его достигла какого-то крайнего предела, уперлась в глухую стену и остановилась. Его скудные, пугливые мысли беспомощно метались и бились о стену. В сущности, думать он не мог и только всем своим существом ощущал, что сына больше нет. К утру, когда он лежал, уткнувшись лицом в подушку, изнеможение пересилило горе, и он задремал. Он словно бы и спал, но сознание, что Стефана нет в живых, не покидало его, и он страдал во сне; он словно бы и спал, но слышал, как кто-то тихим, тоненьким, душераздирающим голосом плачет над покойным; и он догадывался, что это его младшая сестра… Но почему этот плач был так похож на песню?.. Внезапно сквозь сон он почувствовал резкий удар в плечо и ясно услыхал громкий шепот: «Отец, пить!» Назаров вскочил, вытаращив влажные, покрасневшие от слез глаза, разнял пересохшие губы и отрывисто отозвался: «А?» В комнате никого не было, но он все еще чувствовал боль от удара в плечо. Он пробрался в горницу, где лежал Стефан, зачерпнул только что принесенной холодной воды, отпил несколько глотков и суеверно плеснул на пол возле покойного. Потом сел и принялся глядеть на сына…

День застал Стефана Назарова с безжизненно желтым лицом, с безжизненно желтыми руками; его одеревеневшее тело утопало в цветах — виднелись лишь носки ботинок.

Отпевать вызвали священника из соседнего села. До полудня комнаты, двор, улица перед домом были заполнены собравшимися на похороны; на столах, подоконниках и лавках торжественно и печально красовались только что испеченные караваи, завязанные в новые салфетки, и всякая снедь. В узелки салфеток были воткнуты традиционные букетики мяты.

Прибыл священник, надел на плечи золотую епитрахиль и в раскаленном полуденном зное запел «Святы боже», широко размахивая дымящимся кадилом, — его громкий печальный голос растекся по селу. Приступили к выносу покойного, зазвонил церковный колокол, заголосила родня, поднялся общий плач… Траурная процессия потянулась от дома к церкви. В колокол били медленно, и после каждого одиночного удара он еще долго, глухо, словно с закрытым ртом, стонал в невыносимо горячем июльском воздухе. Над процессией то ярко вспыхивало обжигающее солнце — к дождю, — то проплывала черная тень тучи.

Священник, пользовавшийся в околии славой сладкоголосого певца и искусного оратора, торжественно, медленно отпел покойного и произнес длинную проповедь, закончив ее словами: «Как сказал после смерти своих детей многострадальный Иов: «Господь дал, господь и взял. Да будет благословенно имя господне!» При этих словах Назаров вздрогнул, словно его внезапно что-то пронзило. Пораженный, он взглянул на краснощекое, почти бритое лицо священника, и в глазах его зажегся бунтарский огонь.

Стефана похоронили; его большая свежая могила была вся покрыта пестрыми венками и букетами цветов.

Вечером на небе, как и накануне, снова начали вспыхивать короткие зарницы, слышался тихий отдаленный рокот. Но только глубокой ночью, в самый глухой час, когда все живое укрылось и спало, разразилась страшная летняя гроза с частыми, яркими молниями, резким грохотом и проливным, словно огненным, дождем. Молнии зажигали горизонт от края до края, мощные раскаты грома сотрясали землю. Казалось, будто там наверху, на небе, что-то с треском рушилось и кого-то с гиканьем гнали огненными кнутами.