Новеллы и повести. Том 2

Может быть, конец все-таки пришел бы, но ты никогда не умел отказываться от разных докладов, статей, от участия в дискуссиях. У тебя был принцип, что несправедливо отказывать другим в знаниях, которые ты сам получил от других. Великолепный принцип, но он превращал тебя в дежурного докладчика, а «Труд» продвигался едва-едва, по полстранички в день. Потом начались махинации Стоева, конфликты, неприятности. А потом заболела Сашка. «Труд» снова оказался в ящике. Ты всегда представляешь себе этот труд в виде красиво переплетенного черного томика с темно-синими буквами, но, в сущности, это пачка пожелтевших, исписанных от руки страниц, и первая совсем смялась и порвана в верхнем правом углу.

Теперь Сашки уже нет. И докладами ты уже не завален. Стоев и его друзья распространили слух, будто ты из тех людей, о которых не скажешь заранее, что они могут наговорить по данному вопросу, и теперь никто особенно не упрашивает тебя делать доклады. Вообще теперь вокруг тебя стало спокойнее, хотя и грустнее. Грустное спокойствие — подходящая атмосфера для работы.

Санитарка входит, чтобы унести грязную посуду.

— Ешьте лимоны, — говорит она. — Вы совсем не едите лимоны.

— Как-то не лезет, — оправдывается больной. — Я слышу детские голоса, дайте их детям. Возьмите оба пакета, и вопрос с лимонами будет решен наилучшим образом.

Санитарка пожимает плечами и уносит пакеты. Человек в пижаме вытягивается на кровати и закрывает глаза.

Конечно, «Труд» лежит в ящике стола незаконченный, но это не значит, что мы сидели сложа руки. У тебя три огромные папки, битком набитые статьями и докладами. Ты всегда аккуратно складывал в эти папки все написанное, быть может доказывая самому себе, что ты не сидишь сложа руки, хоть «Труд» и лежит без движения в ящике стола. Собственно, некоторые из этих докладов не так уж плохи. Ты даже отобрал лучшие из них и подготовил книгу, которая, вероятно, скоро будет печататься. Разумеется, по научной ценности эту книгу нечего и сравнивать с «Трудом», это скорее популяризация некоторых идей, но ты придаешь ей известное значение, потому что она покажет людям, каковы твои подлинные позиции. Это будет нечто вроде скромного итога и опровержения стоевских фальсификаций. Но это пустяки. Основным остается «Труд», и с него и надо начинать, если ты хочешь навести в своей жизни порядок.

За окном над голыми деревьями все так же проносятся влажные облака. Иногда вереница облаков редеет, и солнце бросает на землю длинный луч. Потом снова становится серо и мрачно, и снова солнце бросает луч, словно это испытывают прожектор.

Больница притихла — мертвый час, и из-за окна ясно доносится свист ветра в голых ветвях. Эта больница действительно спокойное место, и ничего в ней не случается, разве что кто-нибудь умрет. Человек в пижаме лежит и прислушивается к свисту ветра, пока не засыпает.

Будит его сестра, которая разносит градусники. Потом ужин. Потом ему дают лекарство. «Спокойной ночи».

В темной комнате окно выглядит густо-синим, а по стене ползут светлые ромбоиды далеких фар и тают в темноте потолка. Ты прожил одним днем больше. Одним пустым днем больше. Собственно, это не совсем так. То, что ты начинаешь уяснять себе положение дел, что перед тобой вырисовывается путь, по которому надо идти, чтобы все наладить, это уже немало. Собственно, это единственное, чего тебе до сих пор не хватало. Ясного пути. Разумеется, путь, по которому ты еще не пошел, — это и не так много, и, когда ты пойдешь по нему, ты столкнешься с массой трудностей, но важно ведь, что трудности эти преодолимы. Важно осознать, что дальше так продолжаться не может и что все надо изменить как можно скорее.

Ромбоиды возникают и ползут по стене к потолку через неравные промежутки времени. Вчерашнего аккордеона не слышно, но слышно, как свистит в голых ветвях ветер. Сильный предвесенний ветер, влажный и теплый, как тот, осенний, который в ту далекую ночь свистел в саду богатого дома.

К счастью, Катерина была только бедным приемышем в этом богатом доме. Состоятельная тетка приютила в чердачной комнате провинциальную родственницу на время, пока она училась в университете. Но тебе даже эта чердачная комната показалась сказочно роскошной со своей золоченой барочной мебелью и большим зеркалом в позолоченной раме, потемневшим и зеленоватым, как глубокая вода, в которой отразилось ваше первое объятие.

— Тебе надо идти, милый… — прошептала рано утром Рина, тронув тебя за плечо.

Ты не спал, но притворился, что спишь, чтобы полежать еще немного в темноте, обняв Рину и слушая, как ветер свистит в высоких деревьях за светлеющим уже окном, а где-то далеко гудят утренние поезда.

— Просыпайся, милый… тебе пора идти…

Ты неохотно встал и зажег свет. Платье и белье Рины были брошены на кресло у кровати, ее модные туфельки валялись на ковре, а твоя одежда очутилась на столе, и этот беспорядок еще раз убеждал тебя, что все происшедшее — реальность, а не фантазия из тех, которые ты сочинял, ворочаясь ночью на узкой кушетке или бессмысленно вглядываясь в смутные серые очертания манекена в углу.