Новеллы и повести. Том 2

Но ты знал, что думать обо всем этом больше нечего, потому что ты думал об этом уже достаточно, и убеждения твои сложились не под влиянием случайно прочитанной книжки. И вы разошлись, и это было окончательно, хоть она и преподавала еще у вас свою этику до самого конца года.

У тебя всегда получается так. Ты хочешь одного, а человек, которого ты любишь, хочет другого, и хотя ты надеешься, что вы встретились, чтобы быть вместе долго, может быть, всю жизнь, вы расходитесь в разные стороны, и в душе очередной раз оседает горечь.

*

Ночью выпал снег. Весь парк белый. Такой белый, что парк и белые стены комнаты слились воедино. Вчерашний резкий ветер утих. Ветви деревьев, опушенные снегом, неподвижны и хрупки, как белые кораллы на фоне серой белизны неба.

Вначале ты скорее чувствуешь белизну, чем видишь ее, и ты даже не совсем понимаешь, что такое это белое — комната и снег или ничто. Потом начинается — градусник, завтрак, уборка. Невозможно остаться наедине с собой даже в больничной палате. Непрестанно изводят тебя этим своим порядком.

Ты лежишь и пытаешься остаться наедине с собой, закутываешься одеялом так, чтобы быть наедине с собой, но вдруг тебе приходит в голову, что сегодня, наверное, прибегут дети, потому что погода мягкая и выпал снег. Дети любят снег.

Ты встаешь, хотя ты очень устал. Ты страшно устал от ничегонеделанья, но ты должен взять себя в руки и постараться выглядеть поприличнее, не ради врача или кого-нибудь еще, а ради детей.

Сегодня тебе особенно жалко детей, потому что ты понимаешь, что ничем не можешь им помочь, как вообще никому ничем не мог помочь в этом мире. Из зеркала на тебя смотрит почти незнакомое желтое лицо, бледное лицо с провалившимися погасшими глазами, с выражением жуткой беспомощности. Ты медленно намыливаешь кисточку. Щетина у тебя растет. Щетина растет и у мертвых.

И этот едкий противный запах карболки. Эта жизнь, пропахшая карболкой. Эта жизнь с запахом смерти.

Ты медленно намыливаешь щеки, почти не сознавая, что делаешь, и именно в эту минуту слышишь за окном два знакомых голоска: «папааа!», «папааа!» Ты открываешь окно ванной и, не стирая мыльной пены, высовываешься наружу. Дети действительно стоят внизу на аллее, но они смотрят на соседнее окно, а не на окно ванной, и поэтому твое появление для них — неожиданность.

— Вон папа! — кричит Катя, которая первая тебя увидела.

— Папа, ты бреешься? — спрашивает Анче. — Ты похож на деда Мороза.

Малышка смотрит на тебя красивыми голубыми глазами, и личико ее, под розовым сашкиным шарфом, кажется совсем маленьким.

— Я для вас брился, — говоришь ты, — чтоб когда вы придете, я был уже выбритый. Но вы меня опередили.

Катя улыбается своей чуть застенчивой улыбкой и молчит. Она совсем уже большая и выглядит еще выше в этом коротком пальтишке с обтрепанными рукавами.

«Хорош отец. Давно надо было купить ей новое пальто», — думаешь ты и только сейчас замечаешь, что Анче неловко обхватила своими ручонками большой пакет лимонов.

— Зачем вы опять купили лимоны? Я ж вам говорил, чтоб не покупали.

— Да, а учительница говорит, что чем больше ты будешь есть лимонов, тем скорее выздоровеешь. Мы потому и купили.

— Много понимает ваша учительница… — бормочешь ты.

Потом говоришь громко:

— Больше не покупайте. Денег и так не слишком много.

— Папа, ты разрешишь Кате взять меня в кино? — спрашивает Анче с подкупающей улыбкой.

— Разрешу, конечно. Ты только не шали.

— А Катя говорит, что не разрешишь.

— Ну, идите, а то простудитесь! — дипломатично прерываешь ты разговор, хотя тебе совсем не хочется, чтобы дети уходили.

Девочки послушно машут тебе руками, Катя подталкивает вперед Анче, и они идут, но Анче все останавливается и машет тебе, придерживая другой рукой тяжелый пакет, пока обе не оглядываются последний раз и не заворачивают за угол.

Ты закрываешь окно. Ты страшно устал от этого ничегонеделанья. Из зеркала смотрит на тебя померкшее лицо с засохшей на щеках мыльной пеной. Бриться уже не для кого. Только зря утомлять себя. Ты наскоро смываешь пену, вытираешься и снова ложишься.

— Вы спите?

Врач вошла незаметно и наклонилась к тебе со своей белозубой улыбкой.

— Задремал немножко, — бормочешь ты, как будто извиняешься.

Санитарка вносит пакет с лимонами.

— Положите его сюда, — говоришь ты, показывая на место рядом с подушкой.

— На постель нельзя. Мы их уберем в шкафчик, — ласково говорит санитарка, словно разговаривает с ребенком.

— Дайте сюда, — настаиваешь ты.

— Дайте ему эти лимоны, — говорит с легким раздражением и врач.

Санитарка пожимает плечами, кладет пакет рядом с подушкой и выходит.

— Когда лимоны приносят дети, это все равно что букет цветов, — улыбаешься ты виноватой улыбкой. — Поэтому я просил, чтоб их положили поближе. Ведь когда человек умирает, возле него кладут цветы…

— Оставьте эти мысли, — мягко возражает врач. — Мы же договорились, что не будем думать о таких вещах… Дайте я вас посмотрю.

Ты покорно задираешь пижаму.

— Больно?

— Немножко. Как всегда.

— Дайте я посмотрю.