Новеллы и повести. Том 2

ВЕСНА ИДЕТ!

Рассказ Глигора Глигорова.

Председатель сельсовета в селе Черказки, человек молодой и энергичный, распираемый инициативой, сидел в совете и время от времени обращался к рассыльному:

— Гоца!

— Сейчас, товарищ председатель!

Гоца Герасков, рассыльный сельсовета, коренной черказец, выходил, тотчас возвращался и докладывал:

— Шестнадцать, товарищ председатель!

Они садились, выкуривали по сигарете, и председатель начинал ерзать на стуле.

— Не похоже, чтоб было шестнадцать, — говорил он. — Смотри, солнце-то уж где!

— Как скажете, товарищ председатель! — говорил Гоца Герасков и снова выходил на улицу, чтобы проверить. Вскоре он возвращался обратно и докладывал:

— Семнадцать, товарищ председатель!

— То-то же! — говорил председатель и начинал ходить по комнате. — Не может он оставаться на шестнадцати, когда солнце вон уж как печет. И чтоб на семнадцати застрял, тоже сомнительно.

— Сомнительно, товарищ председатель, — говорил Гоца Герасков.

К чести и славе села Черказки сельсовет незадолго до того купил градусник. Его повесили на фасаде сельсовета, под громкоговорителем. Спирт, конечно, был подкрашен, чтоб издали было видно. Именно об этом градуснике и разговаривали сейчас председатель с Гоцей Герасковым.

Потом они снова садились, выкуривали по сигарете, и Гоца Герасков вслух вспоминал, что когда он был в армии, он тоже мерил себе температуру градусником, но тот градусник был совсем маленький, и пяди не будет, а ртуть и вовсе не разглядишь. К самому свету надо было подходить, к окну, да и то еле различишь, поблескивает там чего в трубочке или нет. Не то что этот, сельсоветский, метровой высоты и цветной, так даже старики-пенсионеры, приходя за пенсией, спокойно смотрят на него без очков. Газету читают в очках, а на градусник смотрят запросто, пока Гоца Герасков объясняет им, что такое Цельсий.

— Градусник — не газета, — сказал председатель.

— Не газета, товарищ председатель, — согласился рассыльный.

Он не просто соглашался, он говорил убежденно.

— Хотя и у газеты есть свои градусы, — сказал председатель.

— Есть, товарищ председатель.

— Газета должна поддерживать определенную температуру.

— Должна, товарищ председатель. Если у кого грамоты хватает.

Гоца Герасков думал о той колонке, в которой Астрономическая обсерватория дает сводку погоды по стране. Для всего, разумеется, нужно соображение, грамотность, главное же — чтоб все было ясно и наглядно. Теперь, к примеру, каждый будет знать, что значат семнадцать градусов для села Черказки.

Председатель же думал не об этой колонке, а о других вещах — ведь председатель никогда не думает так же, как рассыльный.

Вот так, за разговором, они вдруг услышали на улице шум.

— Что там такое? — спросил председатель.

Гоца Герасков уже выглядывал в окно.

— Козы, товарищ, председатель! Возвращаются с пастбища.

Они вышли на улицу и увидели черказских коз. С полным выменем, они, толкаясь, брели по улице. За ними шел пастух в ноговицах из козлиной шкуры.

— Как козы? — спросил председатель.

— Отлично, товарищ председатель, — сказал пастух, — сейчас запущу их в загон, пусть переваривают.

Председатель посмотрел на градусник — цветной столбик поднялся до двадцати градусов.

— Смотри, в тень веди! — сказал он пастуху. — Пусть в тени стоят, а то двадцать градусов уже, солнечный удар их хватит, если на солнце оставишь.

— В тень, в тень! — сказал пастух.

— Всем разъяснять приходится, — обернулся председатель к Гоце Гераскову. — А то оставит на солнце, и их всех солнечный удар хватит. Шутка ли — двадцать градусов!

— Непременно хватит, товарищ председатель, — сказал Гоца Герасков. — Вол — тот бы выдержал, у него голова здоровая, крепкая, его солнце так легко не проймет. А у козы что за голова — с мой кулак. Оглянуться не успеешь, как ее удар хватил.

— А чего эти в корчме окна позакрывали? — спросил председатель. — Разве можно при двадцати градусах окна закрытыми держать?

И он энергично зашагал к корчме, сопровождаемый рассыльным.

— Что вы окна не откроете? — спросил он корчмаря. — Двадцать градусов.

— Когда ж это двадцать стало? — удивился корчмарь и стал суетливо открывать окна.

— Так вот и стало, — сказал председатель, — Градусник не суетится, как мы. Он свое дело знает.

Гоца Герасков сказал, что когда он был в армии, то как только в казарме становилось восемнадцать градусов, так сразу переставали топить печку.

— Восемнадцать градусов — это солдатская температура, — сказал председатель. — А у нас уже двадцать.

Гоца Герасков продолжал вспоминать, что когда градусник показывал восемнадцать, они выносили его на улицу, зарывали в снег, и он опускался до ноля. Тогда его вносили обратно в помещение и набивали печь дровами, потому что все любили тепло. Но не успевал огонь в печке разгореться, как градусник (пройдоха этакий) снова показывал восемнадцать, они снова зарывали его в снег, снова вносили в казарму, и столбик снова лез вверх.

— Никак то есть невозможно было его обмануть, — заключил рассыльный.

— Да, тут уж без обману, — сказал председатель.

— Никакого обману, товарищ председатель. Человек, глядишь, иной раз тебя и обманет, а градусник — ни в жисть. Меряет он, значит, как ему положено, и хоть ты тут человек, хоть ты тут коза, он знай свое меряет. Вот оно дело-то какое!

Но председатель уже не слушал его, а, повернувшись, энергично зашагал в сторону школы, не спуская глаз с ее закрытых окон.

— Отчего вы не откроете окна? — спросил председатель одного из учителей. — Двадцать градусов.

Учитель как раз рассказывал детям об агрегатных состояниях и о том, что под воздействием тепла все твердые тела расширяются. Для доказательства он нагревал кольцо, и надо было проверить, пройдет ли в него после этого шарик.

Шарик не прошел.

Учитель открыл окна.

— Вот и весна пришла, — сказал он детям.

— Пришла, пришла, — сказал председатель, — Градусник это дело давно уже отметил — еще когда козы с пастбища возвращались.

На всякий случай он подошел к загонам. Козы лежали в тени и спокойно жевали жвачку. Пастух снял свои ноговицы и сушил их на солнце.

Председатель и рассыльный пошли дальше по селу и остановились у реки. Хорошо было бы перейти и на другой берег, но не было моста. Мост унесло, когда в верховьях таял снег. Река билась о берега, вода уносила стога сена и крушила все на своем пути.

— Надо спрямить реку, — сказал председатель. — И берега спрямить, и дно выровнять. Гляди, как крутит, двадцать метров — и поворот. Зачем реке столько поворотов?

— Да это старая река, товарищ председатель, — сказал Гоца Герасков.

— Знаю, что старая!

— С турецких времен осталась, товарищ председатель!

Потом они прошли мимо церкви и увидели, что окна там закрыты ставнями. Служка убирал граблями двор, и председатель подумал было, не сказать ли и ему, чтоб он открыл окна. Двадцать градусов, как же можно держать окна закрытыми!

— Святые, верно, взопрели в церкви, — сказал Гоца Герасков.

Председатель, поколебавшись, пошел дальше.

Не дело атеиста — проветривать церкви.

Обойдя село, председатель и Гоца Герасков пошли обратно в совет. И еще издали, сквозь дрожащее марево, увидели, что градусник спокойно висит себе под громкоговорителем. Гремела маршевая музыка, началась дневная передача. Председатель, улыбаясь, смотрел на цветной столбик.

К большому удивлению председателя и всего села Черказки градусник показывал двадцать два градуса! Он обманул их, мошенник!