Новеллы и повести

Когда уже надо было перелезать через забор и брести дальше, в темноту, по долгой и трудной дороге, Таньского охватила непреодолимая вялость. Он сидел на штабеле и с минуту совершенно серьезно размышлял, а не лучше ли и не разумнее всего просидеть здесь всю ночь, переспать как удастся, а потом, прежде чем рассветет, не блуждая и уже совсем наверняка, выбраться отсюда либо к Висле, а еще лучше прямо на Добрую. С фабрик в шесть возвращается ночная смена. «На улице будет оживленно, сотни людей, — проскочу, как бы те ни следили. А в случае чего, помогут рабочие, черт возьми. Я буду кричать, кто я, не отдадут же они меня, даже если облава продлится до утра, чего, в общем-то, никак не может быть, потому что… потому что…»

Мысли у него начали путаться, мелькали какие-то обрывки, Таньского все больше охватывала сонливость и бессознательно он удобнее устраивался на досках. Он все размышлял, стараясь сосредоточиться и что-то наконец решить.

Через мгновение он вскочил на ноги и едва не свалился вниз, но успел ухватиться за забор и сразу пришел в чувство.

«Я спал, я спал, конечно. Я долго спал…»

Он с ужасом озирался в темноте. Но все вокруг тонуло в непроницаемом мраке и спало в тишине, только из-за Вислы, от тереспольской станции доносились гудки маневровых паровозов.

Не теряя ни минуты, Таньский спустился со штабеля и побрел дальше. И тут сразу обнаружилось неожиданное препятствие. Всюду, куда бы он ни шагнул, руки его натыкались на штабеля балок.

Ощупав все вокруг, он понял, что оказался словно на дне большого колодца. Не размышляя особенно, он выбрал направление и начал карабкаться на штабель, легко его преодолел, но на другой стороне опять попал в точно такой же колодец, вылез из него и несколько десятков шагов прошел было по совершенно свободному пространству, уже быстро шел, как вдруг больно ударился коленом обо что-то, споткнулся и с разгона кувырком полетел куда-то вниз, в темноту. Он инстинктивно вытянул вперед руки, и это уберегло его от ушиба. К тому же он свалился в удивительно глубокую и мягко выстланную яму, и, пощупав кругом руками, понял, что лежит на толстом слое опилок.

«Здесь работают пильщики. А это яма под станком». Он начал выбираться наверх, карабкаясь по осыпавшейся земле, но сразу почувствовал в левой руке неладное, а схватившись крепче за попавшийся колышек, застонал тихонько от пронзившей его насквозь боли.

«Вот уж это скверно, ой, как скверно!»

Он подвигал кистью — не болела, но, когда ухватился за что-то, вылезая из ямы, снова мучительная боль перехватила ему руку. С большим трудом, упираясь только одной рукой, он выбрался наконец из ямы и сразу же снова уткнулся в забор.

О том, чтобы прямо перебраться через него, не могло быть и речи. Напрасно он искал на ощупь вокруг хоть какой-то опоры, досок или еще чего-нибудь, нашел наконец штабель, но он, как назло, не доставал до забора.

Таньский прислонился к забору и мрачно задумался. Скоро он заметил, что думает, собственно, совершенно не о том, о чем следовало бы. Неожиданное препятствие расстроило его до такой степени, что дальнейшее путешествие через заборы и штабеля он сразу признал невозможным. Теперь он прикидывал, что могут сейчас делать его преследователи. Это зависело от того, сколько времени прошло с момента, когда он перелез через первый забор. А вот об этом-то он не имел ни малейшего представления. Как долго он дремал на штабеле? А сколько перед тем ждал в переулке, шел и раздумывал? Ему показалось, что все это происходило страшно давно. И, значит, те отказались от преследования и посиживают, как ни в чем не бывало, где-нибудь в шинке на Топеле, а то, пожалуй, и на Тамке. Но сам факт, что они так поспешно организовали облаву и пустили за ним целую свору шпиков по таким глухим закоулкам, а один даже преградил ему путь, вовсе не скрывая своих намерений, доказывал, что дело серьезное. И Таньский вспомнил, как недавно, год назад, этот самый Олеярчик столь же остервенело и изобретательно две недели буквально наступал ему на пятки. Шпик исключительный, ясновидец, можно сказать, рисковый, а в то же время осторожный, как старая лиса. Но однажды Таньский выводил его далеко за город, и Олеярчик шел, но никогда не заходил в опасные места: у этого негодяя было удивительное чутье, он умел обойти любые засады, которые устраивал гроза шпиков Крэмпач.

— Тогда уж позвольте, товарищ, я возьму этого живодера на свою ответственность, познакомлюсь с негодяем. Уж я придумаю, как его укротить…

Таньский согласился. И через неделю шпик куда-то исчез.

— Ну и как? Не попадался вам этот, ну, этот?.. — спрашивал Крэмпач.

— Нет, ни разу не попадался. А что?

— Нет, я просто спрашиваю, — улыбался Крэмпач.

— А что — уже?

— Вы про что? Я ничего не знаю.

— Понятно. Значит — уже. Ну и хорошо. И как же вам это удалось? Рассказывайте…