Новое о декабристах. Прощенные, оправданные и необнаруженные следствием участники тайных обществ и военных выступлений 1825–1826 гг.

Но главным основанием для признания следствием уличающих свидетельств недостоверными нужно все же признать позицию самого обвиняемого. Прежде всего, решение следствия зависело от тактики защиты, избранной подозреваемым, от обозначенной им и обвиняющими свидетелями степени осведомленности о существовании тайного общества. В значительной степени водораздел между теми, кто признавался следствием виновным, и теми, кто был оправдан, проходил по следующему принципу: вердикт зависел от количества и содержания обвиняющих свидетельств.

Феномен «знания» о существовании и целях тайного общества при декларируемой организационной непричастности, без сомнения, следует подвергнуть более внимательному изучению: особенно те случаи, когда информация о тайных обществах была получена из личных встреч с руководителями или активными участниками конспиративных организаций, «из первых рук», как, например, в деле Грибоедова. Из примеров такого рода наиболее важны те, когда информация о приеме в члены тайного общества лица, которому сообщалось якобы только о существовании общества, распространялась среди членов и, в особенности, руководства декабристской конспирации.

Те, кто получал сведения о тайном обществе из уст его руководителей, несомненно, испытывался для приема, либо прошел первую стадию процедуры вступления, – это не были для конспираторов «случайные люди». Напомним, что первые ступени членства подразумевали знание не только существования тайного общества, но и его политического характера, общее представление о цели, без полной известности о средствах ее достижения, а также о членах и организационном устройстве конспирации.

Следует обратить внимание на то, что показания о «несовершенном» членстве, иными словами – о приеме в первоначальную степень полноправного членства («третий разряд» в Южном обществе, «согласные» в Северном обществе) – часто относились не только к точно установленным в ходе процесса членам тайного общества, но и к ряду оправданных, «очищенных» на следствии. Другое дело, что в силу ряда факторов, в том числе позиции самого уличаемого лица, следствие не придало этим показаниям, в отличие от других случаев, никакого значения, и они не оказали своего влияния на оправдательное решение следствия[766].

Упорное отрицание при наличии благоприятных факторов убеждало следователей в невиновности обвиняемого. Если показание одного лица не было подтверждено самим подозреваемым, а в особенности – другими подследственными, оно, как правило, считалось недостоверным и теряло доказательную силу, а в дальнейшем не принималось во внимание. В результате многие из участников тайных обществ, на которых были сделаны на следственном процессе обвиняющие показания, не были признаны виновными, а некоторые – вообще не привлекались к расследованию.

В своем мемуарном «Рассказе» В. П. Зубков свидетельствует о том, что подследственные имели намерение говорить лишь о тех, кто, как они знали, уже был привлечен к расследованию. Так, поняв из дополнительного вопроса, что названный им человек, предлагавший ему вступить в «литературное» общество, неизвестен следователям (Ф. П. Шаховской), он «сильно» смутился: по слухам Зубков был уверен в том, что этот человек уже арестован[767]

.

Одиночное заключение, в отличие от коллективного содержания на гауптвахте Главного штаба, сыграло свою роль: отсутствие коммуникации между арестованными способствовало нарушению заключенных ранее соглашений и отходу большинства подследственных от тактики «запирательства». Возникавшие возможности переговариваться нередко, в равной мере, провоцировали их на отход от «запирательства» или позиции неполной откровенности. Выше уже говорилось о широком распространении рассказа о полной откровенности как причине освобождения братьев Раевских. Согласно «Рассказу» Зубкова, заключенный в соседнем каземате Якубович убеждал мемуариста, что Комитету все известно, и поэтому советовал «ничего не скрывать». Якубович утверждал: в силу того, что он сам признался не во всем, на него были наложены кандалы. Он убеждал Зубкова в том, что на заседаниях Комитета записывают устные показания, чтобы сравнивать их с последующими, в том числе письменными. Прибывший с юга Барятинский был также уверен, что следствию известно все[768].

Подвигнуть арестованного к чистосердечным показаниям, чтобы он не скрыл ничего, были обязаны и священники, посещавшие заключенных перед допросами. Зубков упоминает о визите к нему священника, который, по собственному признанию, был послан от Комитета, чтобы «убедить… ничего не скрывать». Зубков обещал ему это. Характерен и другой вопрос священника: почему он оказался арестованным; автор записки в ответ заявил о своей невиновности[769].