Новые идеи в философии. Сборник номер 9

Бывает, что поражающая свидетеля картина слагается из нескольких наводящих ужас моментов, непосредственно следующих друг за другом. В таких случаях зачастую последующий ужас притупляет внимание к предшествующему, и в описаниях первого появляются разноречия. Яркий пример этого мы видим в рассказах очевидцев (или со слов их) об убийстве купеческого сына Верещагина в Москве, в 1812 году, в день вступления французов, – чем осквернил свою память граф Ростопчин. Описание этого события у Л. Н. Толстого в «Войне и мире» является одной из гениальнейших страниц современной литературы. Проверяя это описание по показаниям свидетелей, приходится заметить, что сцена указания толпе «на изменника, погубившего Москву» и затем расправа с ним – всеми рассказывается совершенно одинаково, а предшествовавшее ей приказание рубить Верещагина передается совершенно различно. В рассказе М. А. Дмитриева – Ростопчин дает знак рукой казаку, и тот ударяет несчастного саблей; по словам Обрезкова – адъютант Ростопчина приказывает драгунам рубить, но те не сразу повинуются, и приказание было повторено; по запискам Бестужева-Рюмина – ординарец Бердяев, следуя приказу графа, ударяет Верещагина в лицо; по воспоминаниям Павловой (слышавшей от очевидца) – Ростопчин со словами: «вот изменник», толкнул Верещагина в толпу, и чернь тотчас же бросилась его душить и терзать. Таким образом исступление озверевшего народа произвело такое ошеломляющее впечатление на очевидцев, что из их памяти изгладилось точное воспоминание о том, что, несомненно, должно было ранее привлечь к себе их внимание.

К индивидуальным особенностям отдельных свидетелей, отражающимся на содержании их показаний, помимо физических недостатков – тугого слуха, близорукости, дальтонизма, амбиоплии и т. п., – относятся пробелы памяти, пополнить которые невозможно даже при самом напряженном внимании. Прекрасная в общем память может быть развита односторонне и представлять собою проявление слухового, зрительного или моторного типа. Но даже если она соединяет в себе все эти элементы и является памятью так называемого смешанного типа, она дает иногда на своей прочной и цельной ткани необъяснимые разрывы относительно специального рода предметов. В эти, если можно так выразиться, дыры памяти проваливаются чаще всего собственные имена и числа, но нередко то же самое случается и с целым внешним образом человека, с его физиономией. Обладатель такой сильной, но дырявой памяти будет напрасно напрягать все свое внимание, чтобы запомнить число, запечатлеть у себя в уме чью-либо фамилию или упорно вглядеться в чье-нибудь лицо, разбирая его отдельные черты и стараясь отдать себе ясный отчет в каждой из них в отдельности и во всей их совокупности… Тут память коварным образом отказывается служить двояко: иногда, удерживая имя, утрачивает представление о соединенной с ним личности, или же, ясно рисуя известный образ, теряет бесследно принадлежащее ему прозвание. Кроме этих случаев, так сказать, внутренней афазии памяти, у некоторых людей одновременно изглаживаются из памяти как личность, так и имя, и в то же время с чрезвычайной отчетливостью остаются действия, слова, тон и звук речи, связанные с этим именем и личностью. Показания свидетелей с подобной памятью могут с первого взгляда казаться странными и даже возбуждать к себе недоверие, так как, не зная этих свойств памяти иных людей, трудно бывает отрешиться от недоумения – каким образом человек, передавая, например, в мельчайших подробностях чей-либо рассказ со всеми оттенками, складом и даже интонациями речи, не может назвать имени и фамилии говорившего. А между тем свидетель глубоко правдив и в подробностях своей передачи, и в своих ссылках на запамятование.

Весьма важную роль в свидетельских показаниях играют бытовые и племенные особенности свидетеля, язык той среды, к которой он принадлежит и, наконец, его обычные занятия. Показания, вполне правдивые и точные, данные по одному и тому же обстоятельству двумя свидетелями разного племени, могут значительно различаться по форме, краскам, по сопровождающим их жестам, по живости передачи в зависимости от племенных особенностей. Стоить вообразить себе рассказ хотя бы, например, об убийстве в «запальчивости и раздражении», случайными свидетелями которого сделались житель Финляндии и уроженец Кавказа. С фактической стороны рассказ в обоих случаях будет тождествен, но как велика окажется разница в передаче события, в отношении к нему свидетеля, какие оттенки в рисунке! На медлительное созерцание северянина наибольшее впечатление произведет смысл действия обвиняемого, которое и будет охарактеризовано кратко и точно; живая натура южанина скажется в образном описании действия.