Новые марсианские хроники

Передние неслись так, словно боялись быть задавленными задними, да, скорее всего, так оно и было. Пространство между сценой и периметром купола стало быстро заполняться людьми, одетыми почти одинаково. Разница была лишь в цветах: грязно-коричневый комбинезон и блекло-зелёная рубашка, блекло-жёлтая рубашка и грязно-синий комбинезон, серый комбинезон и грязно-голубая рубашка…

Народу становилось всё больше. И вот, в считанные минуты, они уже заполнили всю площадь под куполом… Каждый десятый? Да нет, какое там… Хорошо, если не все поголовно… Толпа становилась всё плотнее и плотнее. Кто-то выкрикнул нашу аббревиатуру:

— Эр-эс-эс!

И тысячи глоток тут же подхватили, скандируя:

— Эр-эс-эс! Эр-эс-эс!

Такая толпень, и все как один — наши фанаты? Я вышел из оцепенения, схватил с подставки свой ритмер-балисет «Fernandes-Classic» и тут же почувствовал себя в своей тарелке. Хотите скандировать? Пж-жалуйста! Я помогу вам, это мне раз плюнуть, это мы проходили. Вы, главное, не передавите друг друга, лучше уж пойте…

И я стал поддерживать пульсацию их выкриков простеньким, но заводным ритм-басовым рифом. Тут же включился и Чуча, его «Simpho» выплеснул мне в поддержку курчавую волну струнных и духовых… «Молодец, Серж!» — глянул я на него и хотел подмигнуть, но он покосился на меня такими дикими глазами, что я сразу же отвёл свой взгляд в сторону. Похоже, не скоро он запоёт. Ладно, будем тянуть вступление пока он не оправится. Где Пила? Где его соло?!

Мелодист очнулся только такте на двадцатом, но там уж запилил — будь здоров! Народ даже притих — заслушался. Теперь главное не дать им опомниться. Дождавшись удобного момента, когда Пилецкий сделал в своём проигрыше паузу, я сменил основу на ритм нашего коронного хита — «Ангелы в аду», который критики окрестили «пост-н-роллом». Очень удобная песня для этого случая: никаких эмоциональных тонкостей, сплошной истошный крик. И в нужный момент Серж заорал на автомате:

— Мы их ловили в сети, Ощипывали враз, Наивные, как дети, Они молили нас…

— А‑а!!! — услышав первую строчку, заревела публика, чуть ли не заглушая фронт. Хорошо ещё, что звук с пульта идёт на гарнитуры прямо нам в уши, и Чуч не сбился:

—…«Пожалуйста, отпустите, Мы так боимся тьмы…» А мы: «Ну нет, простите, Вас слишком любим мы!»

Кивком головы я нажал кнопку включения гарнитуры, и припев мы заорали в три голоса:

— Гей, гей, веселей, Что за черт там сто-онет?! Гей, гей, веселей, Жар костей не ло-омит!

И снова Чуч один стал выкрикивать незатейливые рубленые фразы:

— Перо пойдёт в перины, Мясцо на шашлычок, Уже стоят графины, Горчица и лучок.

Какой там «отпустите»… Не надо слезы лить, И хватит, не учите Нас, как нам надо жить!

Когда Петруччио только-только сочинил это и впервые показал нам, Чуч сказал: «Живодёрская какая-то песенка». «Дурак ты,— отозвался Петруччио.— Тут показана сила духа, сила святой идеи. Просто она показана от противного». «От очень противного»,— понимающе кивнул Чуч.

— Гей, гей, веселей, Что за черт там сто-онет?! Гей, гей, веселей, Жар костей не ло-омит! —

снова прокричали мы хором, и на этот раз толпа внизу орала вместе с нами. И мне подумалось, что, наверное, зря мы начали с этой песни, в которой есть нечто первобытное. Нет чтобы исполнить что-нибудь любовно-лирическое со щемящим соло на терменвоксе… Эту толпу разогревать не надо, она и без того чересчур горячая. А главное, людей СЛИШКОМ МНОГО. Такое количество уже может перейти в неожиданное и опасное качество.

— Когда-то все мы были,— продолжал Чуч,— Такими же точь в точь, Но вовремя сменили Ваш «божий день» на ночь.

Скажите, что мешает Вам сделать тот же шаг? Но каждый вновь решает Быть твёрдым, как ишак…

И мы опять заголосили припев, но тут что-то грохнуло, да так, что подпрыгнула сцена, и у меня заложило уши. Фронт обесточился, и музыка смолкла. Теперь-то я уже понимаю, что в какой-то степени нам даже повезло, что мы начали именно с этой песни. Если бы мы, например, поставили её в конец, мы отыграли бы весь двухчасовой концерт, прежде чем вся эта буча началась. А так хоть зря не мучились.

Ведь, как стало ясно позже, никому тут наша музыка не нужна была, и возбуждение толпы имело совсем иной характер. Просто какое-то ключевое слово, «ишак» например, или сочетание «быть твёрдым, как ишак», было назначено командой к началу бунта, и когда мы начали именно с той песни, в которой эта команда содержалась, они и возликовали.

Сразу за грохотом и вспышкой сверху раздался оглушительный хруст, это из чего-то пальнули в алмазный купол. Наверху в нём появилась дыра диаметром в несколько метров, и во все стороны от неё протянулась паутина играющих разноцветными искрами трещин. А вниз, в толпу, полетели осколки — куски с тазик величиной. Толпа взвыла и колыхнулась. То, что сейчас погибнет несколько десятков человек, было неизбежно.