Новые записи Ци Се, или о чем не говорил Конфуций

Совпадение взглядов Дай Чжэня, Юань Мэя и крупного японского мыслителя Мотоори Норинага представляется не случайностью, а веянием времени, явлением, характерным для второй половины XVIII в., когда многие мыслящие люди восставали против официальных норм и установок.

Юань Мэй противопоставил официальной идеологии, консерватизму мышления реабилитацию земной чувственной природы человека, признание за ним права на наслаждение, гедонистическую уверенность в том, что человек рожден для счастья, для того, чтобы получать удовольствие от всего, что может это удовольствие доставить.

Когда человек стар,Он дорожит каждым мгновеньем,День дорог ему, словно целый год.Но как редко даже за год

Приходит сердечное опьянение.Человек рожден, чтобы получать радость,Каждый радуется по-своему, разным вещам,Но главное — это вовремя обнаружить каждому для себя,Чему он радуется по-настоящему.Я родился со множеством желаний,Теперь же, достигнув старости,

Я постепенно теряю их, остались лишь две-три вещи,Которые радуют меня по-прежнему:Разложить книги у реки, среди бамбуков,Провести рукой по прекрасной яшме,Опираясь на палку, бродить по знаменитым горам,Пить вино среди прекрасных цветов,

Говорить о литературе, обсуждая ее сладость и горечь,Беседовать о бесах и чудесах, как бы ни были они странны,Это — излишества, которые может позволить себе человек,Переваливший за семьдесят лет[79].

Характерно, что восьмидесятилетним стариком, незадолго дл смерти, Юань Мэй закончил «Трактат о пище» (опубликован в 1797 г.), содержащий в себе около 300 рецептов различных блюд, рассказы и анекдоты об обедах, на которых довелось ему бывать, рассуждения о приготовлении пищи, о сортах вин и т. п.

Очень показательны письма Юань Мэя, которые бросают свет на многие обстоятельства его жизни, на его отношения с современными ему литераторами, учеными, сановниками, а также сохраняют для нас его оценки литературных произведений, его взгляды на литературу, науку, призвание поэта.

А. Уэйли делает интересное наблюдение: «У китайцев в XVIII веке не было научных журналов. До известной степени их место заняли письма, которыми обменивались друзья-ученые и которые часто копировались и распространялись. Юань Мэй вел обширную переписку такого рода, и мы часто обнаруживаем, что он использовал ее в своих заметках в Суй би

»[80].

В собрание сочинений Юань Мэя включено свыше трехсот писем (72 — в соответствующем разделе его произведений в жанрах гувэнъ и 247 — в разделе Чи ду)[81].

Большинство писем Юань Мэя написано по серьезным поводам, на важные для поэта темы, но есть и шутливые письма, и именно в них, как наиболее интимных, ярче вырисовывается облик Юань Мэя.

Иногда шутливая форма скрывает волнение поэта, столкнувшегося с несправедливостью властей или глупостью обывателей. Иногда под видом шутки Юань Мэй обращается с просьбой о помощи человеку, незаслуженно сурово наказанному. Так, в «Прошении Ли Тану, начальнику Цзяннина» он заступается за девушку, которую подвергли наказанию за то, что она играла в азартные игры[82].

Ярким примером непринужденного шутливого тона писем Юань Мэя является его письмо к художнику Ло Пиню, славившемуся своими рисунками бесов («В шутку пишу Ло Лян-фэну, нарисовавшему мой портрет»):

«Господин Ло Лян-фэн нарисовал мой портрет. Лян-фэн считал, что он нарисовал меня, мои домашние считали, что это не я, и две эти точки зрения невозможно примирить. Цзы-цай, подсмеиваясь над собой, скажет: „Мудрец имеет два „я“... Я тоже имею два „я“: одно „я“ — то, каким я являюсь в глазах моей семьи, другое „я“ — то, каким я представлен на картине Лян-фэна. Человеку трудно познать себя и представить себе самого себя. Я не могу оценить свой облик, так же как Лян-фэн не может оценить свою картину... Так как мои домашние говорят, что это не я, то если мы оставим дома [портрет], его обязательно примут по ошибке за портрет кухонного мужика или продавца, принесшего прохладительный напиток, и тогда его порвут или сожгут. Лян-фэн считает, что это я, поэтому я не решаюсь оставить его у себя, а посылаю обратно Лян-фэну, чтобы он сохранил его для меня. Пусть каждый, кто знает меня и кто знает Лян-фэна, хорошенько присмотрится к нему»[83].