Подумаешь, грешным делом, — хотя, разумеется, такие мысли следует от себя гнать, — что ничто так не способствует избытку и яркости внутренней жизни (и даже не только личной, но и социальной — о ней-то, собственно, и речь!), как скудость и заторможенность жизни внешней, которыми (скудостью и заторможенностью) семидесятые тоже славятся. Да вот и сами свидетели времени подтверждают: «Вообще говоря, где бы вы нашли, — восклицает художница Ирина Нахова, — еще более благоприятную среду для искусства, чем в то время?» «В начале 1970-х годов, — вторит ей художник Александр Косолапов, — каждая встреча сулила новую неожиданность открытия, как будто в сумрачном небе появлялись какие-то звезды».
Разумеется, они друг другу противоречат, наперебой и взахлеб вспоминая свое время, — писатели и поэты, коллекционеры и искусствоведы, музыканты и художники. Понятно, что к каждому из них время обернулось разными своими сторонами и даже теперь, эпоху спустя, совсем не у каждого вызывает добрые и ностальгические чувства.
Да и пусть. Главное, что читатель благодаря всему этому имеет шанс составить себе множество разных представлений. О том, что и как тогда, например, читали (время-то было читательское, книжное по преимуществу! — по сию пору человек, выросший в семидесятые, не в силах перестать чувствовать прочитанную жизнь более острой и настоящей, чем та, что не собрана в буквы). Как распределялись ценности внутри тогдашнего круга чтения. Как общались. Какую музыку слушали и ценили. Конечно же, как без этого, — каковы были отношения с властями и внехудожественным социумом. Как переживалось и структурировалось пространство и время этого общения и какова, стало быть, оказывалась психогеография семидесятых — она ведь у каждого времени своя. («В каком-то смысле конкретные пространства, в которых мы собирались, были важнее самих людей, — признается Ирина Нахова. — Люди создавали эти пространства, и те перенимали их индивидуальные свойства и превращались в специфические метки на карте Москвы».) Как прорастали друг в друга, друг друга формируя, идеи и художественная практика, вообще — внехудожественная и художественная жизнь.