Новый Мир ( № 10 2000)

Веселые все же люди были передвижники: “Привал арестантов”, “Проводы покойника”, “Утопленница”, “Неутешное горе”, “Больной музыкант”, “Последняя весна”, “Осужденный”, “Узник”, “Без кормильца”, “Возвращение с похорон”, “Заключенный”, “Арест пропагандиста”, “Утро стрелецкой казни”, “Панихида”, “У больного товарища”, “Раненый рабочий”, “В коридоре окружного суда”, “Смерть переселенца”, “Больной художник”, “Умирающая”, “Порка”, “Жертва фанатизма”, “У больного учителя”.

Первую книгу мемуаров Шаляпина “Страницы из моей жизни” писал Горький (они потом уже в эмиграции с гонорарами разобраться не могли), вторую же — “Маска и душа” — он сам, и насколько же она богаче, ярче, самобытнее первой. Не потому, что Шаляпин был как литератор талантливее, а потому, что Горький, исполняя роль не то записывателя, не то сочинителя, смешивал себя и автора, к тому же навязывая Ф. И. собственный тогдашний “прогрессизм”.

С каким упоением исполнял Федор Иванович то и дело “Дубинушку”, и как крепко ударила эта самая дубинушка по нему. Горький же, будучи немалым и циничным юмористом, описывая уже в 1928 году события года 1905-го, он, вовлекший друга Федю в революционные сферы и настроения, потешался:

“На цар-ря, на господ

Он поднимет с р-размаха дубину!

— Э-эх, — рявкнули господа: — Дубинушка — ухнем!”(“Жизнь Клима Самгина”).

Каких только Лениных не наплодили советские мастера кисти и резца, жаль, что почти все это сгинуло и сгнило. Помню, в клубе автоколонны г. Яранска Кировской области снятый по причине ремонта помещения со стены Ильич лежал на диване: фанерный, с негнущимися плоскими руками в карманах негнущихся плоских брюк, в плоских, одномерных ботиночках. А во дворе Саратовской табачной фабрики в унылом производственном пейзаже Ленин возникал вдруг в совершенно свадебном обличье: густо-черном костюме с белоснежным платочком в кармашке, похожим на хризантему; рожица задорная, кулачок воздет над головою, так и кажется, что прокричит: “Горько!”

“...шершавым языком плаката”, оказывается, не изобретено Маяковским, а было если не ходячим, то общеупотребительным. “Шершавым газетным языком повествуют о произволе...” — писал еще в 1905 году Борис Садовской в журнале “Весы”.