Новый Мир ( № 10 2000)

В книге “Стихотворная поэтика Пушкина” наш общий друг Юрий Чумаков, сетуя — по поводу моих работ об Онегине (оцениваемых им в остальном высоко) — на “внутреннюю взвинченность нашей культуры”, предпочитает то, что “звучит гораздо спокойнее”, — “дистанционное прочтение западных пушкинистов”. То есть — их подход к Пушкину как научному “объекту”. Не отвергая опыта западных пушкинистов, у которых немало специфически ценного (в том числе по причине взгляда совсем уж со стороны, что бывает и полезно), а осмысляя собственный подход, не западный и не спокойный, я не могу не быть благодарен С. Бочарову за напоминание слов из “Авторской исповеди” Гоголя:

“Нужно, чтобы русской читатель действительно почувствовал, что выведенное лицо (в случае лирики это, стало быть, сам поэт. —В. Н.

) взято из того самого тела, с которого создан и он сам, что это живое и его собственное тело”.

Не зря говорится именно о русском читателе и, значит, о русском писателе (поэте). Россия, говорит Гоголь, “сильнее слышит Божью руку на всем, что ни сбывается в ней, и чует приближение иного Царствия”. А сбывается в ней, в общем, то же, что со всем человечеством, с тою лишь разницей, что человечество в большинстве своем живет так,будто ничего не случилось

, а Россия еще не совсем забыла, что —случилось. Все мы платим за жизнь дорогую цену, только Россия “сильнее слышит” это, и ее поэзия тоже. Поэтому высокой ценой оплачиваются те “самые формулы мыслей и чувств”, которые, по Островскому, дает нам Пушкин: формулы наших мыслей и наших чувств, только возведенные, как говорили когда-то, в перл создания. “Нам музы дорого таланты продают!” — сказал Батюшков о поэтах. И в эту цену, сверх общей, входит у Пушкина, как я писал когда-то, нечто вроде муки царя Мидаса, от прикосновения которого и хлеб и вода обращались в золото; а Пушкин был человек как и мы. Мы же думаем, что имеем дело с готовым золотом, наслаждаемся готовым божественным благоуханием. Кому-то из специалистов по поэзии и ее целям под силу обонять его, не задаваясь вопросом, “какие вещества перегорели в груди поэта затем, чтобы издать это благоухание” (Гоголь); мне — нет. Вот друзья Иова говорили “дистанционно”, “гораздо спокойнее”, без особой “взвинченности”.