Новый Мир ( № 10 2000)

Даже на Розанова с его отважным, живым и неготовым знанием век наложил здесь свою печать. Как будто “мудрости века сего” вполне известно все: и что такое рай (то, чего, по апостолу, — “не видел... глаз, не слышало ухо, и не приходило... на сердце человеку...” — I Кор. 2: 9), и что в раю происходит — или не происходит, — и чем этот рай напоминает Пушкина. И о Пушкине тоже все известно: что в нем заведомо нет ни “движения”, ни “перемены”, нет “истории”, увиденной в нем младшей современницей Розанова Цветаевой, одним словом — нет жизни; одна “дивная гармония”, сиречь — “рай”.

Да сама-то “гармония” — что она такое? И почему именно у Пушкина она так неслыханна, так вездесуща, так тотальна?

“Цель художества есть идеал”. Он не сказал: цель художества естьистина;или что она естьдобро;

или, наконец, что —красота. Сказал:идеал. То есть целостностьвсеготого, что выразимо на нашем языке как конечная цель устремлений человеческого духа. Прекрасна истина, и прекрасно добро, и красота прекрасна; но

целогоне заменит ни одно из этих трех, мыслимое в отдельности от их единства. Однако в случае искусства, художества именно это происходит — в нашем сознании — относительно красоты. Будучи наиболее явленным предметом искусства (как в науке — истина, в практике жизни — добро), красота часто заслоняет для нас все — и все искусство слова, в первую очередь поэзия, подводится под “рубрику” красоты, и получается и недобро, и неистинно; так примитивный социологизм советского литературоведения украшался декларациями примитивного же эстетизма.

В прозе положение “легче”: в ней “красота” не так выступает на первый план, как в поэзии. И в прозе С. Бочаров — как рыба в воде: ему “красота” тут не мешает. А в поэзии — мешает, оглушает дивной гармонией, не дает услышать —что там в ней, какие струны ее издают, чему мы этою гармонией обязаны.

И выходит большая

филологическая дистанция:главное — не человеческое переживание и человеческий голос поэта, а лирическаятема.

И при этом в конце постскриптума заявляется: “Только не открывается глазам друзей Иова поэзия”...

Друзья Иова называются “благочестивыми” (эпитет нелестный в устах С. Бочарова). Словно за благочестие Господь прикрикнул на них — а не за то, чтоне вникли они в смысл

речей Иова, чтоне сопережили с нимто, о чем он вопиял.

Я не против дистанции, во многих случаях и при определенных целях без нее обойтись нельзя — как и без широких “горизонтов”. Но без глубин сочувствия слову поэта — зачем лирика?