Отличное эссе, меткое, без отсебятин (кто бы их ни нашептывал). А вот “Штучный случай Юрия Трифонова” вызвал у меня некоторое сопротивление. Мне представляется, что в этом “штучном случае” Т. Бек попала в плен собственной концепции, излишне односторонней. То, что делает эссеист, пытаясь доказать, будто Ю. Трифонов — “поэт прозы”, совсем неубедительно, порой даже смешно. В самом деле. Разве может иметь значение стихотворческое начало Трифонова, на коем он, когда пришло время, раз и навсегда поставил точку? “Все это никуда не ушло, а „девалось” в его прозу, подспудно формируя ее музыкальный строй и ритм...” — утверждает Т. Бек. Полагаю, не это “девалось” в его прозу, а нечто иное. Такое понятие, как ритм художественной прозы, тоже, знаете ли, не пустяк, хотя с поэтическими ритмами он имеет мало общего. И мнимо стихотворные пассажи из трифоновской прозы (вроде “В мире нет ничего, кроме жизни и смерти”) ничего действительно важного в ней не определяют. Таких цитат я могу надергать у кого угодно, в том числе у несомненных “прозаиков прозы”, к которым, по моему убеждению, относится и Трифонов.
Подлинным поэтом в прозе проявил себя Юрий Казаков, первый по времени собеседник Т. Бек. Но как раз в этой беседе тема разных типов прозы, к сожалению, не возникла. Разговор вертелся в основном вокруг вопроса о бунинской традиции и таких еще более “актуальных” проблем, как современность Льва Толстого, да арбатское детство Юрия Павловича, да повальная мода на Хемингуэя в конце 50-х и в 60-х годах. Подлинный интерес в этой беседе представляют лишь признания Казакова насчет того, как возникали замыслы некоторых его рассказов. Впрочем, не забудем, что беседа велась в дремучем 1978-м. (Отмечу в скобках еще одну неприятность, связанную с Ю. Казаковым, в тексте, не ему посвященном. Беседуя с Олегом Павловым, Т. Бек вспомнила какой-то его “собачий” рассказ и в связи с этим выстроила цепочку из русских произведений про собак. Увы, туда по ошибке затесался казаковский