Новый Мир ( № 11 2000)

Удача (или удачливость) Сергея Довлатова как раз тем и определилась, что он понял, как легко лепить фантасмагории про “летающих полковников”, чудаков, разгуливающих по проводам, — и круто повернул к “жизнеподобному” искусству. От “магического реализма” к “нон-фикшн” — поучительная траектория. “Магам” и “мистикам”, “кафкам” и “хармсам” волноваться не следует. Мы жили и живем в фантастическом обществе. В наших “нон-фикшн” “жизнеподобия” не получится. Скорее даже так: как раз в наших-то “нон-фикшн” жизнеподобия-то и не получится.

Но я сейчас о другом. О том странном ощущении конца эпохи? мира, с которым был связан? Да — о прощании с юностью.

“К. р.” не желают иметь с реальностью ничего общего. Полное пренебрежение окружающим миром. Отчаянное доказательство парадоксального тезиса: можно жить в обществе — и быть свободным от общества. Я — бог в своем мире. Хочу, чтобы мой герой поймал рукой звезду, — поймает (А. Андреев, “Евсеев и звезда”). Хочу, чтобы эта звезда была вкручена в пустой патрон вместо лампочки и светила бы у главного героя в сортире, — будет светить! Что неподвластно мне? Как некий демон, отселе править миром я могу! Вот это писательское всевластие и заставляет этак... гм-гм... по-марксистски вглядеться в социальные корни “к. р.”. Ума большого не надобно, чтобы сообразить: писательское всевластие впрямую, вплотную связано с полным и плотным человеческим, гражданским, политическим бессилием. И это так естественно, так понятно для моего поколения, для людей, выросших в обществе, построенном утопистами, то есть в стране антиутопии... Парадокс, до которого Бердяев додумался: самое страшное в утопиях то, что они сбываются, — был для этого поколения даже не аксиомой, но трюизмом, пошлостью. Гораздо интереснее смотрелся бы такой выверт: “Самое страшное в утопиях то, что они, сбываясь, не сбываются и сбываются, не сбываясь”.

Впрочем, я сбиваюсь. Господство над “социальной материей” было заказано, закрыто навсегда, зато с тем большей силой господствовали в сфере “идеального”. Мир вокруг был сер, серо-стабилен. Уверенность в завтрашнем (таком же скучном) дне не покидала человека; хотелось неуверенности. Кафка был не ужасом, а почти что мечтой.