Новый Мир ( № 11 2000)

Для чего нужна фантастика?

Фантастика нужна для того, чтобы “освежить”, “озвучить” и “озвончить” избитый сентиментальный мелодраматический сюжет. Фантастика помогает “вырулить” самой замшелой банальности, самому истрепанному штампу. Ну... допустим, человек наедине с природой думает: “А ведь эти камни знают больше, чем я! Эти скалы хранят тайну мироздания, просто они ни за что эту тайну не выронят. Они (эти скалы, деревья и др.) не болтливы. О! Если бы я понимал язык камней!” — и т. д. и т. п. “Пошлость, — пожмете вы плечами. — Обычная романтическая пошлость”. Но если В. Беликов опишет, как некий камень вдруг на его глазах “очеловечился” и принялся задавать ему (автору) вопросы не на русском, не на английском, китайском языках, а на каком-то сверхъязыке, который Беликов понял, но ни на один вопрос не ответил, вследствие чего инопланетянин (а это был он! — читатель уже догадался) в сердцах сплюнул: “Тьма, камни и то больше знают”, — пошлость будет не так ощутима.

“К. р.” и верлибр.

Я запомнил из геометрии: окружность никогда не сможет стать многоугольником, как бы тесно ни приникал к ней дробящийся на многие линии контур. Эта метафора соотношения поэзии и прозы. Как бы ни ритмизовал свою прозу Андрей Белый — прозой она и пребудет, как бы ни прозаизировал свою поэзию Борис Слуцкий — поэзией она и останется.

Раскольников — отсидел. Перевоспитался, вернулся в Питер, разыскал Порфирия, стал работать референтом у Порфирия, помогал чем мог. Петрович (Порфирий) ушел в большую политику. Родион Романыч двинулся следом: писал речи, вырабатывал предвыборные стратегии, но... старая любовь не ржавеет, и как ни корми Раскольникова, он все поглядывает на топор. На стене кабинета Раскольникова висела фотография Че Гевары. Порфирий Петрович недовольно морщился, а Родион Романыч, улыбаясь, поправлял очки. “Плечи, — объяснял Родион Романыч, — с которых сдернуты погоны, болят всегда”.

Но есть ситуации, при которых “многоугольник прозы” еще теснее прижимается к “окружности поэзии”: верлибр и “к. р.” как раз те самые точки сближения прозы и поэзии, где ломаная линия начинает выгибаться дугой, где плавная кривая начинает вытарчивать “углами”.