— Дамы прекрасны, особенно те, что бывают в наших краях. А уж если они загадочны, в меру фатальны и путешествуют инкогнито, то… о-ля-ля, как сказал бы Артюр Рембо! — Он игриво подмигнул Инспектору и прищелкнул языком. — Незнакомка ваша столь загадочна и столь фатальна, что не знаю даже, с чего начать. Итак, зовут ее Вера Вертинская, что само по себе наводит на размышления. Не родственница, — выдержав драматическую паузу, зачем-то добавил он. — Этакая, знаете ли, ретродама в мехах, с целым выводком пернатых шляп, живых и страшных, как гнезда стервятника. Одежа тоже — тот еще паноптикум, одна соболиная шкурка чего стоит! Из тех мамзелей, что как птицы марабу, которые чем старше, тем пестрее. Холодные голубые очи. Губы сердечком, брови ниточкой, торчащие уши тщательно скрыты курчавыми смоляными локонами. Километровые швартовы бус. Одним словом, винтаж на винтаже сидит и винтажем погоняет. Гордячка и недотрога. Прибыла сюда со своим собственным ручным слугой-китайчонком, который в ту же ночь сбежал, прихватив хозяйкину диадему с фальшивыми рубинами. Меланхолична, обманчиво беспомощна, без малейшего намека на грудь. Бедра узкие, мальчишеские. Скулы и ключицы выпирают. Подбородок круглый и безвольный. Несмотря на это, обладает замечательным рассыпчатым смехом. Румяна и прожорлива от природы, но держит себя в черном теле. Впрочем, хватает ее ненадолго: то она драпирует свои тощие мощи в глухие черные чехлы, а то вдруг нацепит блестки и бахрому, с вырезом на спине глубины такой головокружительной, что еще чуть-чуть — и он перестанет быть вырезом. Эх, что ни говори, женщина умопомрачительная, с ума сводящая… — Чекушка мечтательно вздохнул. — Природную жизнерадостность запудривает декадансом. В детстве была толстухой, с удовольствием грызла вафли и зефир, а к пятнадцати годам вдруг вытянулась в жердеобразное квелое чучелко с журавлиными коленями. Отчаянно молодится. Возраст держит под строжайшим секретом, который, разумеется, ни для кого не секрет. Училась на бухгалтера, снималась в кино, была замужем — все неудачно. Исповедует мораль разумного эгоизма. Прекрасная, слабая, апатичная. Часами валяется на козетке с трехметровым мундштуком в зубах и крутит скрипяще-посвистывающие, проникновенные романсы, мерцая сквозь дым грушевидной слезой. Повернута на своем серафическом страдании. Бредит суицидом, но приключись с ней что-нибудь действительно чреватое смертью — побежит к жизни по чужим головам. Умом не блещет, но умеет так блеснуть глазами, что по спине мурашки забегают. Падает в обморок от ничтожной царапины, но однажды в саду прикончила серебристой парчовой туфелькой кузнечика и колотила по нему, пока не смешала с землей. Пьет горькую. В остальное время курит и спит. Бутылки с дешевым коньяком прячет в платяном шкафу, между чулками и лифчиками, и потом долго не может отыскать, подозревая горничную. В последнее время совсем потеряла стыд: комната забита пустой тарой. В мужчинах ценит галантное скотство. Мнит себя страстной и смертельно больной. Этакая малахольная меланхолия. Печаль и ненависть, Инспектор, печаль и ненависть!
