В сегодняшней Америке многое, конечно, сгладилось, но, как свидетельствует Лэш, что-то от этой неприязни “простого человека”, common man, к “чересчур культурным” сохраняется и даже обостряется — причиною тому эволюция культуры элит в направлении все большей безземности. Раньше хоть были так называемые public intellectuals, у которых словарь сильно отличался от языка “простого человека”, но которых все-таки можно было понять при некотором усилии. Сейчас это племя вымирает; его место занимают специалисты, то и дело прибегающие к птичьему языку (“невразумительному жаргону”, как говорит Лэш), совершенно недоступному для ходящих по земле. Салонность на современный лад становится способом бытия “передовой” культуры; главный ее признак — отчуждение от любой формы мифа (как определенной системы смыслов), восприятие его как текста, объяснять который следует из самого текста. Некоторые называют это “игрой в бисер”, хотя такого рода занятие чаще напоминает натужное ворочание тяжелыми камнями.
Мир “передовой” культуры, академический мир в частности, все больше возглавляет поколение, прошедшее через “культурную революцию”: “Когда дети 60-х, — пишет цитируемый Лэшем социолог Р. Кимболл, — получили свои профессорства и деканства, они не оставили мечты о радикальном преобразовании культуры; они принялись проводить ее в жизнь. Теперь... вместо попыток разрушить наши образовательные заведения физически, они подрывают их изнутри”. Они отстаивают принцип свободы, применительно к культуре и жизни, упирая на “личный выбор” и не соизмеряя его с другими принципами — авторитета, традиции, долга; и они делаются строгими моралистами, защищая этот принцип, в
ихинтерпретации ведущий в конечном счете на путь вседозволенности и цинизма.