Новый Мир ( № 5 2009)

С этими воспоминаниями обидная штука, и они подтверждают давно сделанное мной наблюдение. Мемуары порядочного человека заведомо скучноваты. И чем человек порядочнее, тем большую досаду ты испытываешь от чтения его воспоминаний. Дело в том, что человек нравственных правил все время себя останавливает, он тревожится о том, как бы кого не задеть, не навредить. И в итоге упускает из рук яркий воздушный шарик занимательности.

Другое дело какой-нибудь охальник вроде Валентина Катаева. Раззудись, плечо, размахнись, рука, чем ярче он напишет о бывшем и небывшем, тем нерушимей будет картина придуманных событий и неистребимей мифы о знаменитостях. Лидия Лотман рассказывает о Гуковском, Эйхенбауме, Томашевском, Вацуро, Лихачеве и, конечно, о своем брате, однако ж это звучит как речи на научных юбилеях хороших ученых. Я знаю особую прелесть этих речей — уважительных, снабженных шуткой или деталью, но при этом сдержанных.

Но кто за это бросит в мемуариста камень? Не я, во всяком случае. Мемуары — вещь хорошая, в частности тем, что в них обнаруживаешь фразы третьих лиц.

Мелкие детали в мемуарах — чаще всего самое прочное воспоминание, которое от них остается.

С литературоведческих мемуаров вообще особый спрос — их пишет не плот­ник и не космонавт, которые вовсе не обязаны обладать хорошим слогом.

Их пишут ученые, а не писатели (иногда это совпадает), в какой-то мере обязанные писать хорошо. Однако ж есть проблемы, их две, и они по-своему примечательны.

Во-первых, это рассказы о литераторах, которые по большей части умерли или которым лет по шестьдесят-семьдесят. Это славное, но нечитаемое поколение русской литературы.

Во-вторых, нужно снова вернуться к Катаеву. Катаев сделал иначе: подпустил в свою пользу фантазии, довел множество людей до слез и был объектом мести во многих зеркальных мемуарах. Но имел при этом циничный успех, сформировал некий новый мемуарный стиль и проч. и проч. И это опять свойство расстановки «но»: «не очень благородно, но интересно» или «интересно, но не очень благородно». Благородство обедняет.

Никто не требует пойти по кривой катаевской дорожке или сыпать анекдотами, как Довлатов (что сделал бы я), но как поступить, решительно непонятно.

Но я, собственно, о яйцах.

Лидия Лотман во время войны была в Ленинграде. Понятно, что особой учебы и науки в ту пору не было, и она работала в госпитале, а потом вывозила детдомовцев из города. Ко времени работы в детском доме и относится эта история. Она стала донором.

«За сдачу 400 г крови нам выдавали небольшой продуктовый паек. Этот паек я делила со всей семьей, но себе оставляла одно яйцо, которое входило в паек. Однажды это сырое яйцо выскочило из моих рук и разбилось.

Я заплакала.

Этот эпизод открыл мне смысл сказки о курочке Рябе. Известный фольклорист К. В. Чистов однажды сказал в моем присутствии, что в этой сказке непонятно, почему дед и баба плакали, когда яйцо разбилось, ведь они сами били его, и я с неожиданной для меня самой горячностью выкрикнула: „Они хотели его съесть. Здесь дело не в том, что яйцо разбилось, а в том, что оно упало!”»

 

Василий Головано

в. Нестор Махно. М., «Молодая гвардия», 2008, 482 cтр. («Жизнь замечательных людей»).

Василий Голованов — пристрастный биограф Махно. И не только потому, что ему импонирует сама фигура батьки, обросшая мифологией, но и оттого, что он сам видел и разговаривал не только с нынешними монархистами, но и с настоящими махновскими соратниками.

Голованов вполне справедливо замечает про один из периодов Гражданской войны на юге (когда речь заходит о противостоянии Махно и Красной армии): «Но ведь армия Махно в этот момент и была, собственно, Красной армией».

Это-то и интересно в пристрастной биографии: то, что она стремительна, как конная лава, и таит опасности, как притихшее чужое село, когда в него въезжает одинокая тачанка.

Махно у Голованова — живой и любимый, но нужно помнить, что образы возвращенных героев прошлого — медаль с двумя сторонами.

Например, есть известный миф о награждении Махно орденом Боевого Красного Знамени. Свидетельством тому лишь размытая фотография с невнятным значком (я думаю, что это нагрудный знак командира Красной армии) и несколько чужих слов. Механизм этого орденского мифа понятен и схож с уфологическим — «А от нас скрывали!». Всякому однозначно трактовавшемуся событию прошлого соответствует оно же, но вывернутое наизнанку.

Голованов тоже повторяет эту историю, но, надо отдать ему должное, не делает на ней акцента.

Итак, получился роман о народном герое.

Который лучше, чем был.

 

Поэзия в казармах. Под редакцией Михаила Лурье. М., ОГИ, 2008, 586 стр. («Нация и культура»).