Новый Мир ( № 6 2000)

Я бежал из лагеря без карты, без компаса. Темные силы или божеские в тайге пособляли мне, указывая направление по подсказкам косвенным — по муравейникам, по мху на пне? И в новой жизни, сбитый с панталыку непривычным ритмом, чуждыми выходками, я чувствую себя, как выброшенная на берег плотица. И мучаюсь в поисках выхода — к какому из загадочных начал обратиться? 

Стрижи

Стрижи прилетают последними и улетают первыми. Скорые — не догонит ветер.

Они не теряют перья,

шумные как дети.

Я люблю этих птиц-тружеников,

звенящих у меня под окном с утра раннего. Их гамом разбуженный,

я испытываю неосознанную радость.

Наблюдаю за быстрокрылыми, раздвинув шторы, — стараются до позднего вечера.

Я никогда не видел между ними ссоры:

делить нечего.

 

Страх высоты

Александру Гевелингу.Вторые сутки мы обшариваем с металлоискателем разрушенную церковь, отбрасываем медные крестики, никчемные монеты. И настырно ищем требуемые рынком ценности —

дробим кирпич, камни подклета.

Выходим на крышу храма давно безглавого,

сдираем ветхое железо, как профессиональные кровельщики. Но и здесь не находим главного,

нужного нам сокровища.

Видимо, предки не вылазили из нищеты —

выложились до копья на строительство Божьего дома. Мы честим нерачительных прародителей бранью, всем русским знакомой. И шарахаемся от карниза, страшась открывшейся высоты.

Ветреным днем

Скольких друзей я уже никогда не встречу, мальчишек, моих корешков?

Ветреным днем я стою на берегу речки,

белой от вскипающих, подвижных гребешков.

Вспоминаю: на том вон дубе, желая приобщиться к вечности, мы, огольцы затьмацкие, ножами вырезали свои имена. Подхожу к дереву. Точно рубцы залеченные,

самонадеянные просматриваются письмена.

И вдруг понимаю: это не блажь тщеславия —

бесхитростное стремление скрепить наше товарищество, дружбу. ...А речная волна все гонит и гонит с неустанным тщанием пенистые барашки, как рубанок — стружку. 

Отмщение

Тюрьмы, этапы,

арестантские колодки,

осточертевшая бурда.

Мне говорят:

попробуй из другого колодца,

там хрустальная вода.

Ее несешь к губам и жмуришься —

покачивающееся в ковшике солнце

слепит глаза.

Ни бомжей, ни жуликов,

тебя встречает гостеприимный

вокзал.

Там нет уголовного розыска,

никто не трясет за грудки:

— Козел, колись! —

В палисаднике под окном

благоухают розы,

размеренная, неомраченная жизнь.

Убаюканный, как во время читки

гипнотического текста,

я тянусь к источнику чистому,

пытаюсь слагать светлые,

воодушевляющие песни.

Избегаю вспоминать пересылки,

лагерь.

Подыскиваю краски новые.

Но если терпит бумага,

то не дается слово.  

Межа