Новый Мир ( № 6 2000)

На подъезде к Белокаменной в вагоне общем духотища, дети ревут.

Пассажиры на жизнь треклятую ропщут.

И на чем свет клянут Москву:

— Там и пенсия выше, и зарплата.

Будто мы вкалываем меньше! —

какая-то вымученная до черноты женщина выбросила напоказ ладони, натруженные лопатой. Я и за колючей проволокой встречал

ненависть эту

не только к Москве — к москвичам:

редкий уркач из столичных мог пробиться в “авторитеты”. И те же попреки: жрут в три глотки.

Любят, чтоб все на блюдечке им подносили. Видно, надолго совковые льготы

отделили Москву от России.

 

У порога

Я стою у порога, с которого начал;

представления молодости, дерзкие желания — все обернулось безверьем. Я чувствую себя, как после дикой качки,

когда из трюма выводят на берег.

Я ставил на кон свободу против куша неизмеримо меньшего, а чтобы вернуть ее — в бегах рисковал жизнью. Что искал я — единственную женщину?

Будоражащую воображение золотую жилу?

Плыли к другим потрясные крали, драгоценные залежи — я пропадал то в воровских малинах, то в лагерных бараках. Но не испытывал к счастливчикам ни грамма зависти. Значит, не здесь зарыта собака.

Только зачем я мучаюсь над ответом,

вглядываюсь в прошлого расплывчатое лицо?

...Я толкаю дверь и вхожу в дом, далеким летом покинутый бедовым огольцом. 

Чаепитие

После русской бани я пью чай с медом, предпочтя эту трапезу другим разносолам.

Мед выходит обильным потом,

обернувшись всегдашней солью.

Сколько ее из меня выпарили на повале, на спецобъектах в степях выжженных.

Но судьба с лихвой возмещала потерю поваренной — может, оттого и выжил. 

Сны и явь

Ночь. За окном на деревьях галки

умучились от междоусобной войны.

Пожелтевшей страницей Евангелия

лежит на полу свет луны.

Мне снятся картинки детства,

волнующие, как в повторном прокате. ...Этой ночью в соседнем подъезде

застрелили предпринимателя.

 

У края

Сам выйдя из ночи,

поднявшись с илистого дна,

я с тревогой говорю дочери:

— Не гуляй допоздна! —

По этапу исколесив Россию

с народом, умеющим и воровать, и жульничать, я наставляю сына:

— Не полуночничай по жутким улицам!.. —

Видно, мы дошли до точки,

до последней черты,

если я, пройдя одиночки,

страшусь за окном темноты. 

Странная охотка

Недовольный дворник ворчливо разгребает

выпавший под Новый год обильный снег —

такая щедрость для него не фарт.

Я прошу у мужика лопату и под чей-то смех начинаю усердно чистить асфальт.

Не меньше уличного трудяги я имею основание ненавидеть непролазную заметь — столько этого снежку пришлось побросать

на лежневых дорогах в зоне.