Ясное дело, пока бабушкино письмо дошло до ее одесской фронтовой подруги, коньки давно купили. Мне даже не нужно было ждать ответа, чтобы это знать. Такие коньки не могли не купить хотя бы потому, что мне их так сильно хотелось. Не знаю, бывает ли в Одессе прямо-таки настоящая зима, чтобы кататься на коньках, и сколько эта зима длится. Но мне было бы гораздо спокойнее думать, что коньки остались в Одессе, а не то, что их купили и отправили почтой кому-то с таким же, как у меня, размером ноги — это было бы уж слишком несправедливо. И как будто в подтверждение моего опасения всего через несколько дней после того, как пришло письмо от бабушкиной подруги из Одессы, Соня из дома напротив вышла на улицу в коньках со светло-кофейными ботинками. У Сони тоже был тридцать пятый размер ноги, и ее родители так же долго не могли найти для нее коньки. Я даже обиделась тогда на Соню, хотя она, конечно, была ни в чем не виновата. Да и бабушкина фронтовая подруга была ни в чем не виновата. И правда, глупо покупать коньки чьей-то незнакомой внучке, не зная даже, нравится ли ей светло-кофейный цвет.
Все всё сделали правильно, а пострадала только я, потому что однажды, катаясь в толстых шерстяных носках по начищенному паркету коридора, не рассчитала скорость и с разгона врезалась головой в раковину умывальника, отбив себе краешек одного из нижних передних зубов и что-то там повредив с правой стороны в челюсти, так как рядом с этим зубом вместо “двойки” выросла “шестерка”, а на месте “шестерки” — “двойка”, и с тех пор у меня резко упало зрение в правом глазу. Еще, конечно, разбилась раковина, но это уже была ерунда, на которую никто не обратил внимания. От удара я потеряла сознание и пролежала так несколько часов до бабушкиного возвращения, потом приехала “скорая”, меня забрали в больницу и прооперировали. И только через месяц после того, как меня выписали, бабушка сказала мне, что в тот же день отец решил уйти от матери, а мать наложила на себя руки.