Позже я поняла, что именно было не так. Лицо той женщины, которую я представляла себе, — это было лицо старосветского портрета без рамы, точнее даже, отретушированной в стиле 50-х годов фотографии, большой, скорее настенной, чем настольной. Я нашла эту фотографию уже гораздо позже, через много лет после окончания университета, после бабушкиной смерти, когда убирала в квартире перед тем, как продать ее. Я никогда раньше не видела ни эту фотографию, ни эту женщину, она не была похожа ни на бабушку, ни на маму с тех фотографий, что хранились в бабушкином альбоме. Лицо женщины было круглым, с широкими скулами, на обеих щеках жизнерадостные ямочки, к которым не шла вымученная серьезность выражения лица, неестественного, как на всех постановочных фотографиях. Волосы женщины были уложены в пышную прическу, подколотую шпильками с жемчужинами на концах: жемчужины поблескивали в волосах и в сережках, этот блеск, вероятно, был результатом старательного ретуширования, как и слишком яркий румянец женщины, и ее красные губы.
Возможно, это вообще была какая-то чужая женщина, например мамина любимая киноактриса, популярная в те годы. А возможно, эта фотография попала к нам случайно, но она сразу поставила все на свои места, и теперь я спокойно могла навещать могилу матери, словно могилу совершенно чужого мне человека, как оно, собственно, и было, если разобраться. Теперь я не представляла себе больше эту сцену, как кончики пальцев обеих ног висят в воздухе, недоставая до пола, неестественно напряженные, будто пытаются и никак не могут дотянуться до стоптанных домашних тапок.