o 8b191ad8675a2039

— С божьей помощью в конце осени.

— Я буду молиться за ваш успех.

Помолчав, Елизавета беззвучно прошептала: «Возвращайся, Ворон».

— Я вернусь, моя королева. Обещаю.

Часть третья

Москва, лето 1565

— Считай, — сказал Энтони Дженкинсон Питеру. — И заодно посмотри, не тухлое ли

подсунули, ты ведь в провизии разбираешься.

Товары на склад Английского двора поднимали с помощью отчаянно скрипевшего

веревочного блока. Петя высунулся в окно, теплый солнечный луч коснулся его щеки.

Неделю назад отзвенели колокола московских церквей к Троице и сразу погода повернулась

на жару. Уличная грязь подсохла, запели, зачирикали, защебетали птицы.

Воронцов-младший махнул рукой и блок заработал.

Четверть быка, четыре барана, двенадцать кур, два гуся, один заяц или тетерев, —

Петя поставил пометку возле «тетерева» , — шестьдесят два хлебных каравая, пятьдесят

яиц, четверть ведра средиземноморского вина, три четверти ведра пива, полведра водки

и два ведра меда.

Птица, конечно, могла бы быть пожирней, а яйца посвежей, но в остальном с едой,

выделенной на содержание англичан, было все в порядке. Воронцов расписался под

грамотой о доставленной провизии и приложил печать Английской компании.

— Питер, — раздался из-за двери голос Дженкинсона. — Тут заминка насчет сукна, не

поможешь?

Когда они собрались за обедом, Энтони объявил: «Царь примет нас в Александровской

слободе на будущей неделе. До этого надо успеть послать подарки всем, в чьей поддержке

мы заинтересованы. В первую очередь этому царскому амаранту, Матвею Вельяминову».

— Его нет в Москве, — отозвался Петя. — Отправлял я подарки на Рождественку в его

усадьбу, оттуда прислали сказать, что Матвей сейчас с царем, тоже в Александровой

слободе. Так что возам я велел туда ехать.

— Хорошо. Теперь оружие. Нужно составить список того, что мы можем предложить русским.

Днем раньше Петя Воронцов оседлал коня и отправился на Рождественку. Забор, который

он помнил с детства, совсем не изменился, да и вообще ничего не изменилось, разве что

крышу новую поставили. Петя привстал в стременах, вытянул шею и увидел амбар в углу

двора. Где-то там, рядом со стеной, был похоронен Волчок.

Блестели в полуденном солнце окна верхних светелок. Вот и его, угловая, а рядом горница

Марьи, где он в последний раз видел умирающую сестру и мать. Вот поворот на Введенку,

разросшийся Пушкарский двор, мимо которого его, зареванного шестилетку, вела Федосья

Никитична и сквозь слезы утешала: «Петрушенька, дитятко, не убивайся ты так,

перемелется, мука будет».

В Колывани, в доме Клюге он почти каждую ночь просыпался, крича от страха и боли,

невыносимой боли в сердце. Ему снилась едва дышащая, мертвенно бледная сестра,

бьющийся в предсмертных судорогах щенок, крик отца «Дитя не трожьте!», мать, которая

подхватив Петю, отброшенного ногой Басманова, сказала окольничему, будто плюнула:

«Будь ты проклят!».

Герр Мартин тогда приходил к нему в комнату и читал псалмы из Библии. Петя прижимался

щекой к его руке и засыпал, убаюканный мягким голосом.

Я ведь так и не сказал ему, как я его люблю, горько подумал Петя, пришпоривая коня. Лишь

после смерти Клюге он понял, на что пошел этот немногословный человек — взять на себя

ответственность за чужого опального ребенка, вырастить его, выучить, вывести в люди, и

сидеть ночами у постели метавшегося в кошмарах мальчика, успокаивая его: «Ш-ш-ш,

Петер, ш-ш-ш, все хорошо, я здесь, я с тобой».

Петя тяжело вздохнул и повернул на Варварку к Английскому двору.

— Питер? Есть еще отец этого Матвея Вельяминова…

Юноша синеглазо взглянул на купца.

— Боярин Федор, да. На Воздвиженке сказывают, что он в подмосковной живет, стар, мол,

уже, в Александровскую слободу переезжать, седьмой десяток пошел, да и ранен он был

тяжело на войне Ливонской, ходит плохо.

— Царь к нему по-прежнему благоволит? Если нет, то и незачем из-за него в расход входить.

— Говорят, когда царь наезжает на Москву, он всегда Вельяминова навещает, — чуть

нахмурился Петя. — Федор Васильевич в битве при Терзене, когда войска Ордена были

наголову разбиты, царевым войском командовал. А при осаде Полоцка он лично царя Ивана

спас, там его и ранили тяжело, третий раз уже.

— Тогда надо, конечно, и ему подарки послать, — хмыкнул Дженкинсон. — Займешься,

Питер? Вы вроде знакомы были, как ты еще дитем здесь жил?

— Знакомы. Туда я могу и сам поехать, на Вельяминова можно во всем положиться, он

кремень, не откроет ни царю, ни сыну своему, что я его навещал.

— Ты в нем так уверен?

— Больше чем в себе. — Петя вдруг вспомнил, как Вельяминов сказывал им с Марфой

перед сном сказку про Ивана-царевича, как гладил по голове прижавшегося к нему мальчика

и тихо повторял: «На все Божья воля, Петруша, может, и свидимся еще». — Больше чем в

себе, — повторил Воронцов-младший и, замолчав, склонил голову, — читали

послеобеденную молитву.