o 8b191ad8675a2039

Табойхтою. Он часто просыпался по ночам, слыша его.

Мать пожала сгорбленными плечами.

— Не она первая.

— Я сказал нет. И больше никогда об этом не говори.

Он достал из мешка подмороженную оленину, отрезал кусок. Приподняв шкуру, взглянул в

ненавидящие, опухшие от слез глаза.

— Ешь. — Тайбохтой поднес к ее лицу мясо.

Марфа как зверек, вцепилась ему зубами в руку. Он отшатнулся от неожиданности и

выронил оленину на нарты, покачал головой.

— Сама ко мне придешь.

Она яростно замотала головой.

— Отдай нож.

— Отдам в большом стойбище, — не удивившись ее наивному бесстрашию, пообещал он. —

А то ты сбежишь, придется тебя искать. Я найду, но нам надо торопиться. А из стойбища

бежать некуда.

Марфа представила, как перережет горло Тайбохтою отцовским кинжалом. От этой мысли ей

сразу стало спокойно, и она задремала под легкое шуршание нарт по снегу.

Марфа проснулась от ощущения влаги между ногами. Она покосилась на старуху, лежавшую

у другой стены чума, и украдкой сунула руку вниз. В неверном свете северного утра кровь на

пальцах казалась не то прозрачной, не то призрачной. Она вспомнила, как выбросила в реку

мешочек с травами, что дала матушка, и горько заплакала, запихивая в рот кулаки, чтоб

никто не услышал.

Старуха мигом оказалась рядом, и, прижав неожиданно сильными руками девушку к оленьей

шкуре, раздвинула ей ноги.

— Не понесла ты от него, это хорошо. Иначе пришлось кормить тебя впустую. Вставай!

— Зачем? — Марфа подтянула ноги к животу и свернулась в клубочек.

Старуха дернула ее за руку.

— Когда крови идут, нельзя в чуме жить, нельзя есть со всеми, говорить ни с кем тоже

нельзя. Кызы пришел к тебе сейчас, дух смерти, из моря мертвых на севере.

— Куда же мне идти?

— На реку. Обмоешься, потом я тебя в женский чум отведу. А как крови пройдут, ляжешь с

моим сыном. Вставай, ну!

За эти дни остяки откочевали далеко на восток. Веревки с Марфы давно сняли, но теперь

она ни за что не смогла бы найти дорогу в Чердынь. Девушка поскользнулась в скользкой

жиже и упала ничком. «Поскорей бы умереть», — думала она, безразлично слушая

старухину ругань. Та присела на корточках рядом: «Ляжешь с ним и родишь ему сыновей».

Марфа тяжело поднялась. Зеленые глаза полыхали ненавистью.

— Я рожу того, кого я хочу! Где мой нож? Твой сын обещал мне его отдать, как мы придем в

большое стойбище.

Старуха, шипя, швырнула ей под ноги отцовский кинжал.

От ледяной воды сводило ноги, Марфа пристроилась на берегу, ей казалось, что она

зачерпывает ладошкой обжигающий жидкий лед.

— У тебя маленькая грудь, как ты будешь кормить сыновей? — злорадствовала чуть

поодаль старуха.

— Тебя не спросили, — огрызнулась Марфа.

— И бедра узкие, — не унималась та. — Ты умрешь родами.

— Вот и прекрасно. — Голая Марфа прошла по мелководью и остановилась перед старухой,

уперев руки в бока. — Когда я умру, то первым делом попрошу Кызы прийти за тобой!

Старуха швырнула ей связку высушенного мха. Марфа натянула штаны и рубашку из

оленьей шкуры, затолкала мох туда, где ему было место, и привесила на пояс кинжал.

Материнский травник лежал во внутреннем кармане, что она сама выкроила и пришила

сухожилиями к изнанке рубашки. Петин крестик висел на шее. Все было хорошо.

— Веди меня в чум, — приказала Марфа. — И не лезь ко мне со своей болтовней, со мной

ведь нельзя говорить!

Старуха молча плюнула в ее сторону.

У входа в маленький чум, стоявший за границей стойбища, валялись обгрызенные кости.

Несколько женщин, сидевших в чуме, тускло взглянули на Марфу. Девушка пробралась к

стенке подальше от входа, улеглась на свободное место, и прижав крест к губам,

попыталась заснуть.

Эпилог

Лондон, зима 1567 года

Степан Воронцов легко соскочил с коня и передал поводья слуге.

— Сэр Стивен, — поклонился тот. — Вас ждут.

— Кто еще? — поморщился Степан, стягивая перчатки. Весь день он проторчал в

Адмиралтействе, вечером ездил в док посмотреть, как идет ремонт «Изабеллы», и сейчас

мечтал только об одном — вытянуть ноги у камина с кружкой пива и трубкой.

— Говорят, с письмом от мистера Питера.

От Петьки вот уже больше года ничего не было слышно. Вернувшийся прошлой осенью из

Москвы Дженкинсон только разводил руками. Петя собирался на Хвалынское море, а оттуда

вверхом по Волге — забрать миссис Марту из монастыря и дальше пробираться к Белому

морю.

— Да как же вы его отпустили одного? — обомлел Степан.

— А как его не отпустишь, сэр Стивен? — Дженкинсон сосредоточенно набивал трубку. —

Отличный однако табак у Клюге и Кроу.

— Был отличный, — насупился Воронцов.

— Отчего же был? Ваш брат дал нам доверенности на ведение дел, мы все всегда так

делаем, так что торговля в полном порядке. Учитывая прибыль по доле вашего брата в

Московской компании, рад доложить вам, сэр Стивен, что Питер у нас самый богатый

молодой человек в Лондоне, не считая отпрысков аристократических семей, конечно. А если

бы я его не отпустил, то нам бы подбросили перед отъездом его труп. Нельзя переходить

дорогу царю Ивану, а у вас, капитан, это, похоже, семейная традиция. Так что будем ждать.