o 8b191ad8675a2039

В углу передней, забившись в кресло, сидела съежившаяся маленькая фигурка.

— Откуда она взялась?

— С утра еще у дверей стояла, ваша милость. Я чуть было не прогнал ее, но она показала

письмо, а там рука вашего брата. Продрогшая вся, дите совсем, я и впустил погреться. —

Слуга помялся. — Простите, сэр.

— Ты все правильно сделал, молодец. — Степан присел на корточки рядом с креслом. —

Тебя как зовут?

— Маша. То есть Мэри.

— Вот не было печали, — пробурчал себе под нос Степан, глядя на маленькие руки, сплошь

покрытые цыпками. Из носа у незваной гостьи отчаянно текло. — Позовите мистрис Доусон.

Кухарка захлопотала над девчонкой, и Степан с удивлением услышал, как та бойко лепечет

по-английски — со смешным гортанным акцентом. Вскоре Маша — умытая и переодетая —

робко постучалась в залу.

— Садись, — Степан кивнул на большое кресло. — Тебе сколько лет?

— Шестнадцать осенью исполнилось. — Она присела на самый краешек, положив тонкие

руки на острых по-детски коленках, и уставилась на персидский ковер у камина.

« Девушка она хорошая и способная, только пугливая, ты ее, Степа, не обижай. Надо бы

ее замуж за кого-нибудь пристроить, готовит она отлично, рукодельница, каких

поискать, да и вообще жена из нее будет отменная».

— Петя пишет, что в Керчи посадил тебя на корабль, что в Стамбул шел. Не обижали тебя

по дороге? А как из Турции добирались?

— Не обижали. — Не поднимая глаз, ответила Маша. — Люди хорошие везде были. Из

Стамбула мы в Венецию поплыли, потом в Париж, а потом сюда.

— Так ты уже много чего повидала, — усмехнулся Степан. — Понравилось в Париже?

Маша взмахнула ресницами, будто бабочка крыльями, и Степан поразился, какие у нее

чернющие, чернее ночи, глаза.

— Очень! Я там в первый раз днем на улицу вышла, так все только ночью, и то ненадолго,

потому что опасно. Только холодно там, река большая вся во льду, как Волга в Астрахани. У

нас в горах тоже снег есть, он весь год лежит. Ваша милость, а вы меня не прогоните? Я

могу мистрис Доусон помогать, она дала мне уже посуду обеденную помыть и похвалила,

сказала, что я аккуратная. Я еще готовить умею…

Услышав подозрительное шмыганье, Степан вдруг разозлился неизвестно на кого.

— Никто тебя никуда не прогонит и нечего мне тут сырость разводить. Как я в море уйду,

будешь тут жить, а потом придумаем что-нибудь. И не называй меня «ваша милость», зови

Степаном. Ну или Стивеном, если хочешь.

— Вот так, — мистрис Доусон перевернула на большой сковороде шипящий бекон. — Чтобы

хрустящий был — он так любит. Ты кофе сварила?

— Сварила, все готово, — Маша собрала на поднос завтрак. — А он часто в море уходит?

— Да он больше времени в море проводит, чем на суше. Когда мистер Питер вернется,

повеселее станет, говорят, он жену из Москвы везет, знаешь ты ее?

— Нет, — вздохнула Маша. — Питер рассказывал, какая она красивая и смелая, на мечах

умеет драться. А я трусиха, даже на улицу боюсь выйти.

— Как же тебя в гарем-то угораздило попасть? — сердобольно спросила кухарка.

— Отец дань туркам не заплатил. Мы в горах бедно жили, у нас только и были, что овцы. —

Маша сосредоточенно протирала серебряный кофейник.

— А-а, так вы вроде шотландцев здешних, что на севере живут. — Мистрис Доусон

разложила бекон по тарелкам.

— Овец забрали, а денег все равно не хватало, меня и взяли. Мама плакала, но если бы

отец меня не отдал, его самого увезли бы и посадили в земляную яму, а кто тогда семью

кормил? — по-взрослому рассудительно вздохнула Маша.

— А как же ты, девонька, ухитрилась себя сохранить? — не сдержала любопытства кухарка.

— Наместник сказал, что я слишком тощая, он таких не любит, меня хотели снова продать,

но не успели. Отряд из Астрахани на крепость напал. — Не успев договорить, Маша с

удивлением почувствовала, как строгая ворчунья мистрис Доусон привлекает ее к себе.

— И ничего ты не тощая, все, что надо, на месте. А на улицу придется научиться выходить,

нечего людей дичиться. Пойдешь сегодня на рынок со мной. И реветь прекращай. Такие

глаза, как у тебя, нельзя слезами портить. Цены ты себе не знаешь. Ну, что стоишь, неси

завтрак его милости, остынет все!

Степан быстро привык к Маше. Маленькая, изящная, черноокая и чернокосая, она с утра

пораньше разжигала в столовой камин, а когда он вставал, накрывала завтрак. Кофе,

сваренный ее руками, был изумителен на вкус.

Воронцов договорился со священником церкви святой Елены, что стояла наискосок от дома

Клюге, и Маша ходила к нему каждый день заниматься английским. Русскому он учил ее сам.

По вечерам они сидели у огня, и Степан терпеливо просматривал ее тетрадки, исправляя

ошибки.

Однажды она попросила, чтобы он разрешил ей читать вслух по вечерам, а сам поправлял

ее, когда она будет ошибаться в произношении. Он дымил трубкой, уставившись на языки

пламени в камине, и слушал мелодичный голос, читавший по-русски Псалтырь.