o 8b191ad8675a2039

торжествующий крик. Потом еще и еще раз.

— Так не страшно?

— Нисколечко, совсем даже наоборот.— Она вдруг посерьезнела. — Почему я ничего не

делаю?

— Потому что эта ночь только твоя. Помнишь, как в том сонете: «…И был готов служить ей

как вассал»15». Сегодня я твой вассал, так что повелевай.

— А потом? Ты меня научишь?

— Научу. Чему тебя научить?

Он заставлял себя медлить, но сил уже не оставалось.

— Больно?

Она кивнула.

15 Строка из сонета сэра Томаса Уайетта в переводе Г. Кружкова.

— Обними меня.

Маша уже не различала, стук чьего сердца раздается у нее в ушах. Боль слегка отступила, и,

глубоко вздохнув, девушка чуть кивнула головой.

— Еще лишь миг…

Маша охнула, из глаз брызнули слезы. Казалось, эта мука никогда не кончится, но жгучая,

как от ожога, боль вскоре ушла, оставив после себя саднящее, ноющее ощущение.

Степан покрывал ее лицо благодарными поцелуями.

— Машенька, любимая, сейчас все пройдет и больше больно не будет. Ты устала? Хочешь

спать?

— Если хочешь еще, я смогу, ты только скажи.— Маша храбрилась, но он видел, что лучшее,

что он сейчас может для нее сделать, это оставить ее в покое.

Он отрицательно покачал головой.

— Спи. Закрой глаза и спи. Я тебя только обниму, хорошо?

— Хочешь, я к себе пойду?

— Да ты с ума сошла! — Степан прижал ее к себе, так, что она не могла вывернуться. —

Куда это ты собралась? Нет уж, спать мы теперь всегда вместе будем.

— Как же всегда, ты ведь в море уйдешь скоро, — погрустнела Маша.

— Вот поэтому, — Степан поцеловал ее, — пока я здесь, я тебя никуда не отпущу.

Она мгновенно уснула, пристроившись у него на плече и держа его за руку. Засыпая,

Воронцов успел подумать, что Бог не оставил его в своей милости.

Интерлюдия

Локка, Северный Урал, зима 1567 года

Тайбохтой проснулся задолго до рассвета. В чуме было тепло, и Локка, как всегда, сбросила

шкуру, и прижалась к нему спиной. Он обнял ее сзади, обхватив ладонями округлившийся

живот, где подрастал его сын.

— Пора тебе, — шепнул он, коснувшись губами аккуратного уха.

Локка что-то пробормотала, медленно выпрастываясь из своего сна, открыла глаза и сладко

потянулась. Потом, приподнявшись на локте, устремила на вождя зеленые глазищи.

— Мне надо туда ехать? Обязательно одной?

— Это женское место, Лозыль Лакка16

Мне туда нельзя, даже издали смотреть и то нельзя.

Так надо, для него. — Тайбохтой выразительно показал глазами на ее живот.

Она согласно кивнула, легко поднялась и стала одеваться.

— Я возьму шестерку оленей? А то вдруг буран застанет.

— Бери, конечно, — Тайбохтой поймал ее за руку. — Я буду ждать тебя.

— Жди. Я вернусь к тебе.

Больше всего ему сейчас хотелось снять с нее эти неуклюжие зимние штаны и рубашку из

оленьей кожи, вернуть под медвежью шкуру, почувствовать ее тепло. Но мыслями она была

уже в пути и невозможно было ее задержать, иначе Ылэнта-Кота, Мать-покровительница,

или, как ее называют остяки, Старуха Жизни, не благословит на жизнь их еще нерожденного

ребенка.

Локка надела расшитую бисером парку из соболя, поверх нее глухую малицу — стоял

жестокий мороз, приоткрыла полог чума и шагнула в ночь. Тайбохтой с грустью смотрел ей

вслед — сейчас он ничем не мог ей помочь.

Локка, лиса — так он называл ее про себя, — сидела, скрестив ноги, у костра и скребла

ножом шкуру забитого утром оленя. Тайбохтой присел рядом. Над ними висело теплое

июльское солнце, с реки тянуло свежестью, вдалеке перекликались птицы.

— Смотри — он достал свой нож. — Так надо. Так быстрее.

16 Священная Гора Духов у селькупов (устар. название — остяки-самоеды)

Локка вгляделась в движения сильных, смуглых пальцев, кивнула благодарно. Он протянул

ей на ладони собранные в тундре ягоды. Прошло уже три луны, как он привез Локку в

стойбище, а она по-прежнему жила в чуме его матери. Девушка подняла на него глаза

цвета весенней травы.

— Почему ты не берешь меня к своему очагу?

Ни словом, ни единым мускулом не выдал немногословный вождь охватившей его

радости.

— Мой чум открыт, приходи, когда захочешь. — Рассудив, что он и так сказал слишком

много, он резко поднялся и пошел дальше, даже не обернувшись.

Лиса-лиса, я подожду, пока ты сама выбросишь свою шкуру.

Млечный Путь сиял-переливался над ее головой, будто волшебная дорога, выложенная