o 8b191ad8675a2039

будешь, потом из глаз и носа кровь пойдет, распухнешь весь и сгниешь заживо. Воронцов

поежился, и зажав нос, потянул к себе чашку с жиром.

Оленя они убили, загнав в ловушку, и перерезав ему горло, неторопливо, по очереди, пили

свежую, дымящуюся кровь.

— Эх, — закинул руки за голову Василий, наблюдая за тем, как жарится подвешенная над

очагом оленина, — нам бы еще медведей парочку, и мяса тогда на всю зиму хватит, и даже

дальше.

— Даже дальше я тут сидеть не собираюсь, — хмуро сказал Петя, аккуратно выгибая

заготовку для лука. — Сейчас сухожилия просушатся, и посмотрим, что у вас тут за медведи

такие.

Лук со стрелами получился отменный. Глядя, как Воронцов легко на лету снимает птиц,

кормщик с облегчением улыбнулся: «Дождемся снега, поставим приманки, может, и придут к

нам гости».

Добивая мечом первого медведя, Воронцов чуть не потерял руку, если бы Василий вовремя

не оттолкнул его, зверь располосовал бы ему когтями плечо до самой кости.

«Чуть задел, повезло, — приговаривал он, прикладывая тряпки к обильно кровоточащей

ране. — Зато потом бабам рассказывать будешь, они тебе сразу дадут, наши поморские, —

уж до чего избалованные, у нас каждый мужик — охотник, да и то, скажешь им: «медведя

убил», — дак у них сразу глаз плывет».

Петя еще раз посмотрел на горизонт и решительно встал — надо было идти вниз, проверять,

какова лодья на воде.

Ночью он проснулся от боли, дергало не только пальцы, но и всю кисть, отдавая в локоть.

Воронцов вздохнул и подумал, что с отмороженной рукой он вряд ли далеко уйдет под

парусом. Оставалось только одно средство.

Петр вспомнил, что ему рассказывал брат, и тщательно проверил, не забыл ли чего. Свеча

горела, рядом лежал клинок и грубая игла, — в сундуке их было несколько, — с высушенным

сухожилием вместо нитки. Он достал деревянную плашку.

«Надо будет потом еще недели две подождать, привыкнуть. А потом уже сниматься на

запад. Как раз начало мая будет. Ну, это, конечно, если я сразу не помру». Он вдруг

усмехнулся и подумал, что не отказался бы от водки. Вспомнилось, что Степану Никита

Григорьевич покойный целый стакан налил, когда глаз ему зашивали. Последний раз он пил

водку прошлой осенью, и не уверен был, что выпьет еще когда-нибудь.

— Когда приеду в Лондон, куплю ящик белого бордо и напьюсь. Один, — громко сказал

Воронцов-младший. — И Степана не позову, пусть пиво свое хлещет. Вот так.

Голос звучал бодро. Петя храбро улыбнулся сам себе, и, сжав зубами деревяшку, поднес

кинжал к пламени свечи. Когда лезвие достаточно нагрелось, он мгновенным движением

отрезал себе оба отмороженных, гноящихся пальца, и, успев приложить раскаленный

кинжал к ране, потерял сознание.

Петя, насвистывая, спустился к заливу и посмотрел на лодью. Деревянные полозья были

смазаны тюленьим жиром, парус — аккуратно скатан, дыра в днище — бережно заделана.

В памяти всплыл давешний разговор с Василием.

— Ну, с Божьей помощью и нашим умением до снега успели починить. В апреле ее на воде

попробуем, ну и снимемся, ежели никто не придет сюда.

—Как идти к норвегам-то? — спросил Петя, собирая обломки дерева.

— А, — махнул рукой кормщик, — сначала, как солнце заходит, а потом — на юг. Матка27

есть, с пути не собьемся.

Петя достал перевязанной левой рукой из кармана компас. На запад, значит, предстоит

двигаться. Он размотал тряпки и посмотрел на то, что осталось от руки. Выглядело довольно

уродливо, но заживало хорошо. Оставшиеся пальцы двигались, боли особой не было, и сама

кисть выглядела здоровой.

Он поднял глаза и увидел на горизонте парус.

— Подходим к Бергену, — сказал капитан норвежского судна и не понял, заплакал или

рассмеялся при этих словах человек, снятый ими с зимовки на Свальбарде. Хотя нет, такие

не плачут. Когда у Лофотенских островов их нагнал жестокий шторм, он несколько часов

удерживал искалеченной рукой канат, тем самым позволив капитану положить корабль в

дрейф, не растеряв оснастки. — Пойдете с нами? Вы хороший моряк.

Человек отрицательно покачал головой.

— Благодарю вас, мне надо домой.

Петя спрыгнул на землю и раскинул руки, чувствуя тепло солнца на своем лице. Кричали

чайки, в гавани ветер полоскал паруса кораблей, за его спиной красивым полукружием

выстроились разноцветные дома Немецкой Верфи. Воронцов запоздало спохватился, что у

него нет ничего, кроме меча и кинжала. А вот и неправда, есть голова на плечах, это

главное, рассмеялся он про себя, выживем. Он еще раз взглянул на море, и нырнул в

путаницу торговых улиц.

27 Поморское название компаса.

Глава конторы Ганзейского союза в Бергене недоверчиво посмотрел на бородатого

синеглазого оборванца с рукой, обмотанной тряпками.

— Один процент в день, — сказал оборванец на безупречном немецком. — На два месяца. Я

бы на вашем месте не сомневался.