o 8b191ad8675a2039

Купец быстро посчитал в уме.

— Я бы тоже не сомневался, если бы у вас было хотя бы одно доказательство того, кто вы

такой.

— Моя подпись, — вздохнул синеглазый, — стоит дорого. Я вам сейчас выдам именной

вексель, или на предъявителя, как вам больше нравится, и через два месяца вы сможете

получить по нему деньги там, где вам удобней — от Лондона до Флоренции. В Лондоне

милости прошу в гости, я вас угощу таким вином, которое сюда не возят.

Торговец покраснел.

— Если бы у вас был залог...

— Я зимовал во льдах, — гневно ответил оборванец. — У меня остались кинжал и меч, но я

скорее дам себе отрубить оставшиеся пальцы, — он поднял левую руку, — чем расстанусь с

оружием, а больше у меня ничего сейчас нет.

— А если за эти два месяца с вами еще что-нибудь случится?

— Вам тем более выплатят деньги, — проситель вздохнул. — Не было еще такого, чтобы

«Клюге и Кроу», — или их наследники, — не обеспечивали свои векселя.

— Возьмите-ка перо и бумагу, — попросил торговец.

— Проверять меня будете? — Оборванец потянул к себе чернильницу. Герр Мартин в конце

жизни утратил остроту зрения, поэтому всю торговую переписку вел Петя. Ганзейские

шифры он знал назубок.

— Ну как? — Ехидно поинтересовался синеглазый, дождавшись, пока купец закончит

сверять написанное.

— Вы сказали пятьсот? — тот стал открывать кассу.

— Я сказал тысяча.

Осмотрев Петину левую руку, хирург недоверчиво присвистнул.

— Сами шили?

— Пришлось, — коротко ответил Петя, рассматривая разложенные на столе инструменты.

— Зажило хорошо, только шов уж очень грубый. Я мог бы поправить.

Когда он очнулся, кровь из обрубков уже не хлестала, а сочилась. Петя еще раз нагрел

кинжал, — боль была такой, что перехватывало дыхание, — и снова приложил его к ране.

В этот раз он просто уронил голову на стол, и завыл, матерясь по-черному.

Отдышавшись, он взял иглу, прокалил ее на огне и стал шить.

— Только придется потерпеть, — сказал хирург, надевая фартук. — Опиума у меня нет, да я

и против его применения. Как говорил Габриеле Фаллопио,28 «слишком мало — и он

бесполезен, слишком много — и он убивает».

— А если попробовать этот, как его, oleum dulci vitrioli29, про который писал Валериус

Кордус30?

— Экий вы образованный юноша. Парацельс применял эфир только на цыплятах. Хотите

стать первым человеком, который испытает его на себе?

— Ну хоть спирт -то есть у вас? — мрачно спросил Петя.

Хирург до верху наполнил стакан прозрачной жидкостью. Воронцов выпил единым махом и

положил левую руку на стол.

Кафедральный собор возвышался серой громадой колокольни. Воронцов подумал, что

правильно поступил, не помянув Марфу на московской земле. Сколько он ни заходил в

28 Габриеле Фаллопио (1523–1562) - итальянский врач и анатом.

29 Эфир

30 Валериус Кордус (1515–1544) — немецкий ботаник и фармацевт.

православные церкви в Соли Вычегодской, ни в одной из них он не чувствовал себя дома.

Только здесь, в привычной ему с детства простоте, он, наконец, смог помолиться за ее душу.

— Как звали твою жену, сын мой?

— Марта.

Слова священника отзывались гулким эхом под сводами собора. Петя знал их наизусть, еще

со времен городского училища в Колывани.

Марфа, услышав, что идет Иисус, пошла навстречу Ему; Мария же сидела дома.

Тогда Марфа сказала Иисусу: Господи! если бы Ты был здесь, не умер бы брат мой.

Но и теперь знаю, что чего Ты попросишь у Бога, даст Тебе Бог.

Иисус говорит ей: воскреснет брат твой.

Марфа сказала Ему: знаю, что воскреснет в воскресение, в последний день.

Иисус сказал ей: Я есмь воскресение и жизнь; верующий в Меня, если и умрет, оживет.

И всякий, живущий и верующий в Меня, не умрет вовек. Веришь ли сему?

Она говорит Ему: так, Господи! я верую, что Ты Христос, Сын Божий, грядущий в мир.31

Он внезапно понял, что нет для него, и не может быть иного прощания с Марфой — только

эти слова от Иоанна, наполнявшие душу не печалью, а тихой радостью. «Да хранит тебя

Господь, любовь моя, — прошептал он, — и пусть дарует тебе Он вечный покой в сени

присутствия Своего».

Воронцов оглядел уютную выбеленную комнату постоялого двора. Кровать была широкая,

мягкая, со свежими простынями, окно — в мелком переплете рам — выходило на гавань. Его

корабль стоял у причала.

— Завтра, Иисусе, завтра уже домой.