o 8b191ad8675a2039

— Ежели ты меня травами своими колдовскими поишь, дак я прознаю и на дыбу тебя

вздерну вместе с отродьем твоим.

— Иди спать, — устало проговорила она. — Иди спать, Матвей.

Матвей Вельяминов хлопнул дверью, а Марфа, глядя сухими глазами в потолок,

прошептала: «Господи, Федосью от него убереги, молю Тебя».

Год назад она проснулась от тяжести чужого тела, и резкого, кислого запаха вина.

— Тихо, сука, — прошептал Матвей, зажимая одной рукой ей рот, другой задирая рубашку

. — Тихо, а то девку твою сюда принесу.

— Грех это, братец.

— Ничего, отмолю, ежели наследник родится, по всем монастырям пройду.

Марфа заледенела — в Москве она перестала пить материнские травы.

— Мотя, — попробовала она урезонить распутника, — ты что ж заповедь Божью

нарушаешь?

— Да не ублюдок твой, вестимо, наследником моим станет. Ежели ты понесешь, то

твоя забота, мать еретичка небось научила, как плод травить. Нет, девка, у меня сын

будет законный, в браке венчаном рожденный, а отродье Петькино я в монастыре сгною.

Ну, ноги-то раздвигай!

Он ничего не мог. А Марфа не смогла удержаться от усмешки.

— Что, дурачок, не видать тебе наследника, коли так и дальше будет. Слабоват ты,

братец, вон аж взопрел весь. Или это у тебя только с бабами так, а с мужиками ты

орел?

Он отвесил ей звонкую пощечину. У Марфы навернулись слезы на глаза, но она не

позволила себе заплакать.

— Ежели Феодосию хоть пальцем тронешь, не жить тебе. Я ведь и те травы знаю, от

коих смерть медленная и мучительная. Ты, конечно, велишь еду свою пробовать, дак от

трав сих не сразу помирают, год пройдет, а то и два, концов не найдешь.

— Горло тебе перережу, гадина, а перед тем на потеху людям своим отдам, вместе с

девкой твоей, — парировал Матвей, но было видно, что он испугался.

— С тебя станется, верю. Только потом сам показывай царю, где на Большом Камне

золото лежит. Но ты туда, Матюша, и не дойдешь, там не бабой быть надо, а мужиком,

а из тебя, уж прости за прямоту, мужик никакущенький вышел.

Он снова занес было руку, но быстро передумал.

— Как я вас ненавижу, что мать твою, что тебя! Ведьмы поганые!

С тех пор он приходил к Марфе каждый раз, когда приезжал в подмосковную, обычно

пьяным, и каждый раз у него ничего не получалось. Иногда он даже плакал, уткнувшись ей

в плечо.

Федосья Воронцова положила краюшку хлеба на тарелку, полила ее медом и стала

неторопливо аккуратно есть, отламывая маленькие кусочки. Марфа, просматривая грамоты

из вотчин, налила себе молока.

— Доброе утро, сестра, — буркнул Матвей, заходя в трапезную.

Вельяминова встала, поклонившись. Федосья тоже слезла с кресла, пропищав: «Доброе

утро, дядя».

Матвей поморщился, сел за стол, налил себе водки, опрокинул залпом. Каждый раз при виде

девчонки его охватывала темная, слепая ненависть. Видеть перед собой ребенка,

рожденного из-под проклятого Петьки Воронцова, было невыносимо — как ни втаптывали их