o 8b191ad8675a2039

криками птиц. Княжне казалось, - раскрой ставни, и сама полетишь, - куда хочешь, хоть на

восход, хоть на закат.

-Да откуда? Опекун твой, Матвей Федорович, видел – они оба в Ливонии сейчас, –

вздохнула Марфа.

Похоронив, - в закрытом гробу, - Ефимью и детей, дождавшись девятин, брат ушел из дома.

Он был босой, без оружия, в одном кафтане.

Марфа, посмотрев на его черное, мрачное лицо, только перекрестилась и сказала: «Храни

тебя Господь». Он вернулся еще до Покрова – похудевший, с коротко стрижеными волосами,

молчаливый.

Вельяминова пыталась спросить, - где он был, но услышала только: «Все равно - нет мне

прощения, Марфа».

Он съездил к государю, и после праздника отправился в Ливонию. «Пока не убьют, - сказал

он ей на прощание.

-Матвей, - начала, было, Марфа, но брат прервал ее: «Духовную я написал, по ней все тебе

и твоим детям отходит, - Федосье и будущим».

-Да может еще…, - она посмотрела в карие, наполненные болью глаза Матвея и вдруг

прижала его к себе: «Воюй с честью, Матвей Вельяминов».

-Постараюсь вспомнить, что это такое, - горько ответил ей брат тогда.

-А правда, что герцогу тридцать лет? – широко раскрыла глаза Маша. «Он же старый такой!»

-Ну,- Марфа привлекла к себе девочку, - «это тебе сейчас так кажется. Пошли, полдничать

будем, а потом – заниматься».

Иван Васильевич тогда сказал ей: «Сколь бы мы Ливонию не воевали, однако для Европы

будет лучше, ежели там кто ихний сидеть будет.

Магнус – он сын короля датского, однако же, и нам покорен, а что Машка ему женой станет,

так оно и лучше – все ж правнучка Ивана Великого, сыновья ее завсегда с нами останутся».

-Так что же, государь, прямо сейчас венчать ее? – спросила Марфа. «Ребенок же еще».

-Да нет, конечно, - улыбнулся Иван. «Как в возраст войдет, так и повенчаем, а ты, боярыня,

пока присмотри за ней – ну там, языкам обучи немного, обхождению хорошему, - тебя ж

матушка покойница тоже так воспитывала».

-Да,- медленно сказала Марфа и опустила голову перед ним, - низко, чтобы не видеть

смеющихся, хищных глаз.

Когда они с княжной вошли в трапезную, Феодосия уже сидела за столом. Девочка слезла с

лавки и поклонилась – сначала матери, а потом – Маше Старицкой.

-Матушка, - спросила Феодосия, которой недавно исполнилось три года, - Маше со мной

потом поиграть можно?

-Можно, - улыбнулась Марфа. «А ты прочитала, что я тебе велела?».

Федосья потянула к себе лежавшее на столе Евангелие и медленно, по слогам, прочла

начало Евангелия от Иоанна:

В начале бе слово, и слово бе к богу, и бог бе слово. Сей бе искони к богу: вся тем быша, и

без него ничтоже бысть, еже бысть. В том живот бе, и живот бе свет человеком: и свет во

тме светится, и тма его не объят. Бысть человек послан от бога, имя ему Иоанн.

-Государя тоже так зовут, - сказал ребенок тихо, распахнув мерцающие зеленые глаза. «А

что, свет тьмы сильнее, матушка?»

-Сильнее, Феодосия, - медленно ответила ей мать и перекрестилась.

Иван Васильевич хотел послать подарки невесте еще до Великого Поста, но Марфа

отговорилась – кладовые в обеих городских усадьбах, - и на Воздвиженке, и в старой

воронцовской, на Рождественке, были и так доверху забиты, еще поклажа туда бы попросту

не влезла.

-Ну, тогда здесь смотри, Марфа Федоровна, - усмехнулся царь, вводя ее в большую

кремлевскую палату. И на Москве, и в Александровой слободе строили сейчас для будущей

царицы отдельные дворцы – в московском тереме была своя церковь и даже висячий сад.

Иван, открывая сундуки, показывал ей драгоценные ткани, меха, ожерелья, перстни и кольца

– без числа.

-Государь, - вдруг спросила Марфа, когда глаза ее уже болели от блеска золота, - а с

Федосьей-то моей что будет? При мне ее оставишь, али опекунов назначишь?

Иван Васильевич усмехнулся, поглаживая холеную, рыжеватую, с пробивающейся сединой

бороду. «Да нет, боярыня, дитя у матери я забирать не стану. Опять же, дочь твоя, как в

возраст войдет, пригодится мне – сама знаешь, зачем».

Марфа тогда ничего не сказала царю, а только низко поклонилась, но, вернувшись, домой,

на Воздвиженку, она зашла в палаты дочери, и легла рядом со спящей Феодосией – от

ребенка сладко пахло молоком, и Вельяминова, заставив себя не плакать, погладила дитя

по шелковистым косам.

Каждый раз, глядя на смуглую дочь – она была высокой для своего возраста, с чудными

миндалевидными глазами, - Марфа где-то там, в совсем далекой глубине души, жалела, что

не понесла от мужа.

-Вот так и получается, - горько думала она, глядя сейчас на тихо играющих в углу девочек, -

спасли мои батюшка с матушкой Петю, а семя их, как грозился государь, все равно

истребилось». Она покрутила на пальце царский дар – огромный изумруд, обрамленный

алмазами, и сказала: «Пойдем, Маша, заниматься».

Иван Васильевич посмотрел на бескрайнее московское небо и обернулся к гонцу из

Серпухова.

-Так что, говоришь, перебежчики обещают, будто этой весной хан крымский рать соберет? И

сколько ж у него под знамена встанет?

-Не токмо татары у него, государь, - поклонился гонец, - но и черкесы с ногайцами. Тысячи

тысяч, ежели не больше. Как степь просохнет, так и двинутся они на север.