О чае, о кофе, о любви...(СИ)

– А я больше ничего не умею, Жень, – Артем ловко перемывает стопку тарелок. – Только трахаться и вот посуду разве что мыть.

– Ну так мой. Или Мартин не стоит таких жертв?

– Обалдел? Ты знаешь, сколько он тратит в месяц? А я? Где мне столько посуды перемыть?

– А ты пошел бы посудомойкой? Чисто гипотетически?

– Пошел бы.

– Так давай. Будешь мыть посуду, а денег Мартина вам хватит на рубашки от Бриони.

– И чем это будет лучше того, чем я сейчас зарабатываю? Думаешь, поможет? Он же опять бухать начнет и орать, что я его за деньги…

– А ты за что?

– За что? – Артем задумчиво морщит лоб. – За что… Вопреки, Жек.

– Ай да браво! – наш диалог прерывает хриплый смех Мартина. – Блядь, я тронут.

– Кто тебя выпустил, пьянь ты этакая, – дергаюсь я в ответ на это скотство.

– А я самостоятельный. Еще в прошлый раз ключи у тебя спер. Не люблю насильственного ограничения свободы, знаешь ли…

Артем, отпустив голову, играет желваками и по десятому разу обмывает абсолютно чистую тарелку.

– Любишь, говоришь? – голос Мартина звенит от сдерживаемых эмоций. – Любит он! А я вот завтра опять в Мартину переделаю себя. Сиськи пришью пятого размера. Будешь любить?

– Нет, – звенит голос Артема, – не буду. Я вообще пошлых баб не люблю.

– А я заплачу!

– Если только заплатишь. Дорого, учти. Я за такую мерзость по двойному тарифу брать буду.

– Вот! – взрывается пространство хриплым смехом Мартина. – Вот такая у нас любовь по тарифам.

Артем срывает с себя фартук и бросает его на стопку тарелок.

– Мне алкоголик не нужен. Жри свой коньяк. Один.

В кухонной вселенной провисает нестерпимая тишина. Вроде бы бежит вода, на огне шкварчит мясо… Но на самом деле это тишина гробовая, которая возможна только между разорвавшими друг друга в клочья людьми.

– Шурин мой – нарколог, – переворачивая кусок мяса, заявляет шеф. – Правда, далеко, в Израиле.

– Может, и хорошо, что далеко… Может быть, и хорошо под оком Бога, – шепчу я то ли себе, то ли замершему Мартину.

Спасаясь от волн депрессии, которые становились все больше и все чаще захлестывали меня, я оказываюсь в кресле у Свена. Свен крутит меня перед собой и отчеркивает фразы тягучим немецким акцентом.

– Чтооо хочешь, Джен?

– Сбежать, Свен.

– Это, Джен, надо в райзебюро.

– От себя, Свен, сбежать.

– Аааа, хочешь быть другим?

– Абсолютно.

Свен задумчиво щелкает пальцами и вновь начинает крутить меня перед собой.

– Будем резать. Откроем тут и тут. Будем красить. Да, Джен?

Резать? Я пропускаю сквозь пальцы свой хвост. Резать? К черту. Резать!

Через полтора часа я робко бросаю в зеркало мимолетные взгляды. Незнакомец, отражающийся в нем, – не я. Открытая шея, выступающие скулы и челка, блестящей черной волной перечеркивающая лицо. Я всматриваюсь в отражение, осознавая, насколько похудел за это непростое время. Ключицы и плечи, локти, кисти – все топорщится остро выступающими косточками. Я похож на геометрическое безобразие, состоящее из углов.

Ветер, касающийся обнаженной шеи, заставляет втянуть голову в плечи – мне кажется, что нервные окончания перекочевали на этот участок кожи. Это разжигает какой-то мучительно-томительный огонь, вытаскивая на поверхность чувственность, похороненную в последнее время под грузом проблем. Впервые за долгие недели хочется трансформации, хочется быть… кем? Мой взгляд упирается в витрину с безголовым манекеном, окутанным черной блестящей волной шелка. Ткань обтекает фигуру, открывая спину, наделяя кусок неживого пластика загадочной сексуальностью. Кажется, стоит лишь слегка спустить платье с плеч, и оно скользнет к ногам, обнажая. Я хочу, безумно хочу почувствовать всей кожей прикосновение тяжелого шелка, хочу согреть теплом своего тела этот переливающийся антрацит ткани.

Стоя перед зеркалом, я тщательно обвожу контур рта обреченно красным. Черный шелк, белая кожа, почти астеническая худоба и ярким пятном порочный рот. Я не человек, я набросок модельера, оживленный ярким пятном помады, я легкий отблеск Чикаго тридцатых, тонкий ломаный росчерк пера. Ева, рожденная от мужчины. Его плоть и кровь, его душа в другом обличии.

Тяжелый монументальный пафос дорогого ресторана, его холодный интерьер в белой гамме привлекает меня как обрамление моего сегодняшнего я. Черное-белое. Белое-черное. Потягиваю красное вино. Оно, словно кровь, добавляет жизнь в это обезличенное пространство, наполняет его пульсацией и энергией. Терпкий вкус обласканных солнцем ягод вливает в мое настроение порочную томность. Ласкающий кожу шелк, изысканный вкус вина, бархат глубокого грудного контральто певицы заставляет вскипеть мою чувственность и пропитывает сотканный мною образ легким привкусом плотского греха.