О чем молчит ласточка

Главный памятник Володю впечатлил. Увеличенная в размерах колючая проволока – если приглядеться, было отчетливо видно, что та состояла из людских тел. Второе, что бросилось в глаза, – размеры лагеря. Площадь с памятником, а за ней – огромное пустое поле. Взглянув на карту и попытавшись сравнить масштаб, Володя осознал, что за час не сумеет посмотреть весь концлагерь. Да и смотреть-то было особенно не на что – примерно в километре от здания музея стояло несколько часовен разных конфессий, один барак и два крематория, но идти до них было слишком далеко, поэтому Володя решил вернуться в музей.

Экспозиция состояла из фотографий, пропагандистских плакатов, медицинских инструментов, личных вещей заключенных, редких предметов быта вроде тачки, посуды и бритвенных принадлежностей. Скучно, если не читать таблички с исторической справкой и не присматриваться к фотографиям. Но Володя читал и присматривался. Выяснил, что Дахау – первый и единственный сохранившийся в Германии концлагерь. Он не был, подобно Освенциму, лагерем смерти, Дахау отвели другую роль. Здесь солдаты СС тренировались стрелять по живым мишеням, а медики проводили эксперименты над людьми. Заражали малярией, смотрели на течение болезни, создавали вакцины для солдат немецкой армии. Наблюдали за воздействием перепадов давления и температуры на человека.

Володя надолго задержался у посвященного температуре стенда. Он не хотел смотреть и читать, но какое-то животное любопытство со смесью столь же животного ужаса пригвоздило ноги к земле. На стенде была размещена фотография заключенного – тощий мужчина с пустым выражением лица лежал в ванне с водой. А рядом со снимком висел листок бумаги – таблица с градусами: в первом столбце температура воды, а во втором – температура тела человека, находящегося в этой воде. Володя присмотрелся ко второму столбцу, взглядом пробежался по цифрам от двадцати семи градусов до восьмидесяти двух. Мозг на мгновение представил, как себя чувствовали подопытные, а в памяти вспыхнули собственные руки над чаном кипящей воды. Сердце и легкие будто скрутило жгутом. Володя так резко отшатнулся от стенда, что едва не ударился спиной о другой.

Гуляя по музею, он видел множество памятных табличек с именами, датами рождения и смерти. На многих вместо даты смерти стоял прочерк. Здесь были надгробия – они грудились под стендами с фотографиями узников.

На душе было гадко. Володя не имел никакого отношения к этому месту, но, находясь здесь, не мог воспринимать себя как простого туриста. Его преследовало навязчивое ощущение, будто он нес ответственность за что-то, но за что именно? В голове крутились вопросы – для чего немцы сохранили все это? В назидание? Самим себе – возможно, но почему Володя чувствовал чужую вину? Ведь если бы он оказался здесь семьдесят лет назад, то одет был бы отнюдь не в военную форму, а в полосатую робу с розовым треугольником на груди.

От этой мысли стало еще гаже.

Он уже дважды обошел весь музей и решил не идти на новый круг – остался ждать Юру в фойе. Смотрел на карту лагеря, думал. Через Дахау прошло больше двухсот тысяч заключенных, но Володя не мог осознать масштабов этого числа, в его представлении это была просто цифра. Но если бы все узники встали в строй по одному и пошли, сколько дней двигалась бы эта цепочка? А ведь это были не просто тела, а люди.

Это страшно. Но куда страшнее, что в эту минуту, там, в архиве, тысячи их историй нависали над Юрой и, должно быть, чудовищно давили на него с полок высоких шкафов. Ужасающие истории, трагические, одна из которых буквально в его крови.

Стоило Володе вспомнить о нем, как Юра вышел из архива в фойе. Бледный и как будто растерянный, с папкой в руках.

– Ты всё? Или пойдешь еще куда-то? – спросил Володя – ведь Юра так и не прислал ему СМС.

– Всё, – коротко ответил тот и опустился на стул рядом.

– Узнал что-нибудь? – Володя обернулся к нему, заглянул в лицо – безэмоциональное, будто каменное.

– Всё узнал, – ответил Юра, не шелохнувшись.

– Домой или…

– Я все равно сюда больше не вернусь, – сказал Юра, вставая. – Отведи меня в крематорий.

Этой фразы было достаточно, чтобы понять, о чем именно он узнал. Володя запомнил карту почти наизусть, поэтому без лишних вопросов направился в нужную сторону.

Они вышли на площадь Аппельплац – как выяснилось, служившую для ежедневных построений и казней. Юра лишь мельком взглянул на впечатляющий памятник. Они двинулись дальше и пошли по широкой аллее, обрамленной рядом симметрично высаженных деревьев, очень высоких – похоже, они помнили времена, когда этот лагерь действовал. То, что поначалу показалось Володе бессмысленно пустым пространством, таковым раньше не было – здесь стояли бараки, в которых жили узники. Теперь от них остались засыпанные щебнем фундаменты. На земле возле двух бараков кто-то оставил цветы.

Было холодно. Юра ежился, смотрел перед собой и продолжал молчать. На Володю давила эта леденящая тишина, он не хотел донимать Юру, но все же предложил:

– Если захочешь поговорить…

– Не о чем говорить.

– Ладно, но… как ты?