О духовных явлениях в искусстве и науке

⁶⁸

Как было сказано ранее, Фрейд всегда оставался в первую очередь врачом. Несмотря на весь интерес к прочим областям знания, он постоянно держал перед своим мысленным взором клиническую картину невроза – ту самую установку, которая делает людей больными и мешает им быть здоровыми. Человек с такой установкой всегда и во всем видит изъяны; сколько бы он с нею ни боролся, ему непрестанно приходится лицезреть то, к чему принуждает эта демонически навязчивая картина: он видит уязвимые места, неосознанные желания, скрытую обиду, тайное и незаконное исполнение желаний, искаженных внутренним «цензором». Невротик болен именно потому, что подобные воззрения его обуревают; пусть в его бессознательном много всего другого, со стороны кажется, что оно населено исключительно теми содержаниями, которые сознание отвергло по очень веским причинам. Таким образом, ключевым для мысли Фрейда является разрушительный и пессимистический посыл «ничего, кроме». Фрейд не прорывается к представлению о полезных, целительных силах, которые позволили бы бессознательному принести какую-то пользу пациенту. Все подвергается критике, которая сводит психические явления к неблагоприятным знамениям или двусмысленностям – или, по крайней мере, заставляет подозревать, что такие элементы существуют. Эта негативная установка, несомненно, справедлива применительно к тем игрищам воображения, которые невроз производит в таком изобилии. Здесь догадка о чем-либо неприятном, но скрытом от сознания, часто бывает очень кстати (но все же не всегда). Кроме того, нет болезни, которая не была бы одновременно неудачной попыткой своего излечения. Вместо того чтобы выставлять больного тайным соучастником нравственно недопустимых желаний, можно с тем же успехом считать его невольной жертвой инстинктивного влечения, которого он сам не понимает и справиться с которым не в состоянии никто в его окружении. Сновидения, в частности, можно рассматривать как персональные предсказания природы, не имеющие ничего общего со «слишком человеческими» действиями самообмана, которые, по Фрейду, тоже принадлежат процессам сновидения.

⁶⁹

Я говорю все это не для того, чтобы раскритиковать теории Фрейда, а лишь для того, чтобы должным образом подчеркнуть его скептицизм в отношении всех (или большинства) идеалов девятнадцатого столетия. Фрейда нужно оценивать именно с учетом этой культурной канвы, к обнажению пороков и язв которой он непосредственно причастен. В девятнадцатом столетии блестело многое, но далеко не все, в том числе религия, было золотом. Фрейд – великий разрушитель, а рубеж веков открывал столько возможностей для разоблачения былых идеалов, что одного Ницше оказалось недостаточно. Фрейд справился со своей задачей, причем очень тщательно. Он возбуждал в людях здоровое недоверие и тем обострял стремление к постижению и усвоению подлинных ценностей. Вся эта болтовня о врожденной доброте человека, которая сделалась общим местом, едва догмат первородного греха перестали понимать как должно, развеялась стараниями Фрейда по ветру; то же немногое, что осталось, вытеснится, будем надеяться, навсегда варварством двадцатого столетия. Фрейд не был пророком, но явно относится к ряду пророческих фигур. Подобно Ницше, он низверг гигантских идолов наших дней, и еще предстоит выяснить, насколько подлинны наши наивысшие ценности, не затмила ли их блеск грязь Ахерона[165]. Сомнение в нашей культуре и ее ценностях[166]– таков современный невроз. Будь наши убеждения и вправду непогрешимыми, никто и никогда не усомнился бы в них. Никто не смог бы даже вообразить, что наши идеалы суть старательно маскируемые выражения истинных мотивов, которые нам хорошо удается скрывать. Но девятнадцатый век оставил нам в наследство сомнительное суждение, что сомнение не просто возможно, а вполне допустимо и даже похвально. Золото показывает себя в огне, а Фрейда нередко сравнивают со стоматологом, который самым болезненным образом высверливает кариозную ткань. В целом сравнение верное, но оно утрачивает смысл, когда дело доходит до наполнения золотом, ибо психология Фрейда не заполняет пробелов. Если критический разум подсказывает нам, что в некоторых отношениях мы иррациональны и инфантильны или что все религиозные верования суть иллюзии, как поступать с этой нашей иррациональностью, что подставить вместо наших разрушенных иллюзий? В нашей наивной ребячливости заложены семена творчества, а иллюзия – естественная составляющая жизни, и ничто нельзя вытеснить или заменить рациональностью и практичностью условностей.