О духовных явлениях в искусстве и науке

⁷⁴ Мне нелегко говорить о Рихарде Вильгельме и его работах, потому что наши пути, пускай поначалу очень далекие друг от друга, однажды пересеклись, подобно кометам. Его научные достижения лежат за пределами моего понимания. Я никогда не бывал в Китае, который исходно определил образ его мышления, а затем продолжил его очаровывать, и я не знаком с китайским языком, этим живым воплощением сказочного Востока. Я чужой тому обширному царству знаний и опыта, в котором трудился Вильгельм как мастер своего дела. Будучи он китаеведом, а я – врачом, мы, наверное, никогда бы не соприкоснулись, останься каждый из нас в своей области. Но мы встретились в том поле человечества, которое начинается за академическими пограничными столбами. Там нашлась для нас точка соприкосновения, там проскочила искра, воспламенившая свет, и этому событию суждено было стать одним из самых значительных в моей жизни. Поэтому я все-таки отважусь сказать несколько слов о самом Вильгельме и его работах, с благодарностью и уважением вспоминая этого умнейшего человека, который перебросил мост между Востоком и Западом и передал Западу драгоценное наследие культуры тысячелетней давности – культуры, обреченной, быть может, исчезнуть навсегда

[171].

⁷⁵

Вильгельм обладал навыками, доступными лишь тому, кто готов выйти за рамки своей специальности, и поэтому его тяга к знанию распространилась на все человечество. Так было с самого начала нашего знакомства и так оставалось всегда. Что еще могло столь решительно избавить его от узкого кругозора европейского – если угодно, миссионерского мышления? Едва проникнув в тайны китайского ума, он узрел там спрятанное сокровище и пожертвовал своими европейскими предрассудками ради этой драгоценной жемчужины. Только всеохватывающая человечность и величие души, способной прозревать целое, позволили ему открыться без остатка глубоко чуждому духу и воспринять его влияние, поставить на службу этому духу свои разнообразные дарования и способности. Усердие, с которым он посвящал себя выполнению этой задачи, лишенное всякой христианской снисходительности или европейского самомнения, свидетельствует о поистине великом уме; ибо все посредственные умы, соприкасаясь с чужой культурой, либо погибают в слепой попытке переделать себя, либо предаются оголтелой и высокомерной страсти к критике. Заигрывая с внешним обликом и внешними проявлениями чужой культуры, они не едят ее хлеба и не пьют ее вина[172], а потому никогда не вступают в подлинное соприкосновение разумов; им недоступно то глубочайшее слияние и взаимопроникновение, которое сулит рождение нового.

⁷⁶ Как правило, специалисту присущ сугубо мужской ум, или интеллект, для которого плодовитость является чуждым и противоестественным процессом; это особенно скверно приспособленный инструмент для возрождения или передачи чужого духа. Но более широкий ум несет на себе печать женского начала; он наделен, так сказать, восприимчивым и плодотворным лоном, способным изменять форму чужого и придавать тому знакомые очертания. Вильгельм обладал редкостным даром материнского ума (geistiger Mütterlichkeit

), чему и был обязан своим непревзойденным умением проникать в дух Востока и осуществлять несравненные переводы.

⁷⁷ Величайшим из его достижений для меня остается перевод и комментарии к «И-цзин»[173]. Прежде чем познакомиться с переводом Вильгельма, я много лет использовал не слишком удачный перевод Легга[174] и потому сумел в полной мере оценить принципиальное различие между двумя текстами. Вильгельму удалось оживить и придать форму этому древнему сочинению, в котором не только многие китаеведы, но и большинство современных китайцев не усматривает ничего, кроме набора нелепых магических заклинаний. По моему мнению, эта книга зримее всех прочих воплощает в себе живой дух китайской культуры, ибо лучшие умы Китая трудились над нею и вносили в нее свой вклад на протяжении тысячелетий. Несмотря на поистине баснословный возраст, она ничуть не устарела и до сих пор служит людям – во всяком случае, тем, кто прилагает усилия к ее пониманию. Принадлежностью к этой группе избранных мы обязаны творческим достижениям Вильгельма. Своим тщательным переводом он сделал этот текст ближе к нам, и в том ему немало содействовал личный опыт – опыт ученика китайского наставника старой школы и опыт человека, посвященного в психологию китайской йоги, того, кто постоянно применял «И-цзин» на практике.