О духовных явлениях в искусстве и науке

¹⁹⁰

«Скомканный бумажный листок» движется на восток. Трижды этот скомканный листок появляется в «Улиссе», и каждый раз он неким таинственным образом связан с Илией. Дважды нам говорят: «Илия идет». Он действительно появляется в сцене в публичном доме (Миддлтон Мюрри[271]

справедливо сравнивает ее с со сценой Вальпургиевой ночи в «Фаусте») и на американском диалекте объясняет секрет записки: «Ребятки, самый момент сейчас. Божье время – ровно 12.25. Скажи мамаше, что будешь там. Живо сдавай заказ, и козырной туз твой. Бери до Вечность-Сортировочная прямым экспрессом! Немедля в наши ряды! Только еще словечко. Ты божий или ты хрен в рогоже? Если второе пришествие состоится на Кони-Айленд, готовы мы или нет? Флорри[272]

Христос, Стивен Христос, Зоя Христос, Блум Христос, Китти Христос, Линч Христос, все вы должны почувствовать эту космическую силу. Мы что, сдрейфим перед космосом? Дудки! Будь на стороне ангелов. Будь призмой. У тебя ж есть эта вещичка внутри, высшее я. Ты можешь общаться со Христом, с Гаутамой, с Ингерсоллом. Ну как, чувствуете эти вибрации? Ручаюсь, чувствуете. Братия, стоит только однажды ухватить это, и дело в шляпе, бодрая прогулочка на небо за вами. Дошло до вас? Это прожектор жизни, я вам говорю, самое забористое зелье из всех, пирог с самой лакомой начинкой. Лучшая и удобнейшая из всех внешних линий. Великолепная, сверхроскошная штука. Приводит вас в форму. Дает вибрации».

¹⁹¹

Понятно, что здесь произошло: отрешенность человеческого сознания и последующее приближение к божественному – основа и наивысшее художественное достижение «Улисса» – претерпевает инфернальное извращение в пьяном угаре публичного дома, едва облачаясь в накидку традиционной формулы. Улисс, немало претерпевший странник, вечно стремится попасть домой на остров, вернуться к своему истинному «я», прокладывает себе путь через суматоху восемнадцати глав и наконец, освободившись от глупого мира иллюзий, бесстрастно «наблюдает издалека». Так он достигает того, чего достигли Иисус и Будда и к чему стремился и Фауст, – выхода за пределы мира глупцов, освобождения от противоположностей. Фауст растворился в Вечной Женственности, а Молли Блум (которую Стюарт Гилберт сравнивает с цветущей землей) произносит последние слова в монологе без знаков препинания, замыкая череду адских визгливых диссонансов блаженным и гармоничным аккордом.

¹⁹² Улисс Джойса – бог-творец, истинный демиург, освободившийся от запутанности физического и душевного мира и созерцающий их отстраненным сознанием. Для Джойса он таков, каков Фауст для Гете или Заратустра для Ницше. Он – высшее «я», что возвратилось в свой божественный дом после слепого тыкания в сансаре. Улисс не появляется на страницах книги; сама книга – это Улисс, микрокосм Джеймса Джойса, мир «я» и «я» мира вместе. Улисс сможет вернуться домой, лишь когда повернется спиной к миру разума и материи. Несомненно, это послание, истинная суть шестнадцатого июня 1904 года, обычного дня обычного человека, в который ничтожные людишки суетятся и несут невесть что, без начала и цели; перед нами призрачная картина, похожая на сон, адская, сардоническая, негативная, уродливая, дьявольская, но правдивая. Эта картина способна навеять дурные сны или ввергнуть в настроение космической Пепельной среды[273] – как, быть может, ввергли Господа события 1 августа 1914 года. После оптимизма седьмого дня творения Демиургу, должно быть, в 1914 году было уже довольно трудно отождествлять Себя с творением своих рук. «Улисс» был написан в промежутке между 1914-м и 1921 годами, и эта пора не предлагала условий для изображения чрезмерно веселой картины мира и не позволяла с любовью заключить мир в свои объятия (как и сегодня, если уж на то пошло). Потому не вызывает удивления, что демиург в художнике набросал негативную картину – настолько кощунственно негативную, что в англосаксонских странах книгу запретили во избежание скандала из-за противоречий истории творения мира в книге Бытие! Так непонятый демиург стал Улиссом в поисках дома.