О привидениях и не только

– Почему! – несколько раздраженно воскликнул пожилой джентльмен. – Мне показалось, вы понимаете, что теперь все люди равны. Что будет с нашим равенством, если какому-нибудь мужчине или какой-нибудь женщине позволить расхаживать с золотистым цветом волос, в то время как другим придется мириться с морковным? Нет, в наши счастливые дни люди должны не только быть, но и выглядеть равными. Велев всем мужчинам гладко бриться, а женщинам подстригать черные волосы до одинаковой длины, мы в некотором роде исправляем ошибки природы.

Я спросил:

– А почему черные?

Он ответил, что не знает, просто этот цвет выбран.

– Кем? – спросил я.

– Большинством, – ответил он, приподняв шляпу и опустив взгляд, словно в молитве.

Мы зашагали дальше, и навстречу нам снова шли одни мужчины. Я спросил:

– А что, в этом городе вообще нет женщин?

– Женщин! – воскликнул мой гид. – Разумеется, есть. Нам встретились уже сотни!

– Мне кажется, я узнаю женщину, если увижу ее, – заметил я, – но пока что-то ни одной не видел.

– Ну как же, вот как раз идут две, – произнес он, обратив мое внимание на пару проходивших мимо особ, одетых все в те же обязательные серые брюки и блузы.

– А как вы поняли, что это женщины? – удивился я.

– Ну как же, разве вы не замечаете металлических номеров, прикрепленных у каждого к воротнику?

– Да. Я думал, это номера полицейских, и удивлялся, куда же делись остальные люди!

– Четные номера обозначают женщин, а нечетные – мужчин.

– Надо же как просто, – заметил я. – Должно быть, немного поупражнявшись, можно отличить один пол от другого с первого взгляда?

– О да, – ответил он, – если захотеть.

Мы некоторое время шли молча, но затем я спросил:

– А зачем каждый должен иметь номер?

– Чтобы отличать одного от другого, – ответил мой спутник.

– Так разве у людей нет имен?

– Нет.

– Почему?

– О, в именах столько неравенства! Допустим, одних звали Монморанси, и они смотрели сверху вниз на Смитов, а Смиты не желали смешиваться с Джонсами. Чтобы пресечь дальнейшую возню, решили имена упразднить и присвоить каждому номер.

– И Монморанси со Смитами не возражали?

– Возражали, но Смиты и Джонсы были в меньшинстве.

– А Единицы и Двойки не смотрели свысока на Троек и Четверок, ну и так далее?

– Поначалу смотрели. Но с отменой богатства номера утратили свою ценность, за исключением промышленных целей и двойных акростихов, так что теперь номер сто никаким образом не считает себя выше номера миллион.

Проснувшись, я не умылся, так как в музее не было для этого никаких удобств, и теперь неприятно ощущал жару и грязь. Я спросил:

– А где мне можно умыться?

Пожилой джентльмен ответил:

– Нет, нам не разрешается умываться самостоятельно. Подождите до половины пятого, и вас умоют к чаепитию.

– Умоют! – вскричал я. – Кто?

– Государство.

Мой спутник рассказал, что они выяснили – невозможно сохранять равенство, если позволять людям умываться самостоятельно. Одни умывались по три-четыре раза в день, другие годами даже не прикасались к мылу и воде, и в результате образовалось два различных класса – чистые и грязные. Начали возрождаться все старые предрассудки. Чистые презирали грязных, грязные ненавидели чистых. Чтобы прекратить раздоры, государство решило само заниматься умыванием, и теперь назначенные правительством должностные лица дважды в день умывают каждого гражданина, а частное умывание запрещено.

Я отметил, что до сих пор нам по пути не встретилось ни одного жилого дома, квартал за кварталом тянулись огромные, напоминающие бараки строения одной формы и размера. Иногда на углу я замечал строения поменьше с вывесками «Музей», «Больница», «Зал дебатов», «Баня», «Гимназия», «Академия наук», «Промышленная выставка», «Школа риторики» и т. д., но жилых домов все не попадалось.

Я спросил:

– Так что же, в вашем городе никто не живет?

Он ответил:

– Вы и вправду задаете глупые вопросы, честное слово! А где же, по-вашему, все они живут?

– Вот я и пытаюсь понять. Ведь здесь ни одного жилого дома!

Мой спутник возразил: