О психологии западных и восточных религий (сборник)

696 Задача Параклета, этого «духа истины», состоит в том, чтобы обитать и действовать в человеческих существах, напоминать им о том, чему учил Христос, и вести их к божественному свету. Хороший образец такого рода деятельности Духа Святого — апостол Павел, который не знал Господа и воспринял Его благую весть не от других апостолов, а через откровение. Павел принадлежал к тем людям, чье бессознательное в возбужденном состоянии вызывало экстатические переживания, ведущие к откровениям. Жизнь Духа Святого проявляется именно в том, что он деятелен, и его действия не просто укрепляют бытие, но и выводят за его пределы. Уже в высказываниях Христа обнаруживаются наметки идей, выходящих за рамки традиционной «христианской» морали — скажем, притча о неверном домоправителе, мораль которой согласуется с изречением из «Кодекса Безы»[724]

и позволяет обнаружить некую этическую норму, принципиально отличную от той, какой следовало бы ожидать. Моральным критерием здесь выступает сознательность, а не закон и соглашение. Можно также вспомнить тот любопытный факт, что Христос хочет сделать скалой и основанием своей церкви именно Петра, человека несдержанного и нерешительного. На мой взгляд, эти черты указывают на привнесение зла в дифференцированную моральную позицию. Например, хорошо, когда зло разумно подавляется; плохо, когда поступок совершается бессознательно. Надо полагать, что к тому времени уже сложились некие воззрения на добро и зло, причем последнее перестали отметать с порога на основании сомнительного предположения, будто всякий раз точно известно, что такое зло.

697 Ожидание Антихриста тоже представляется неким далеко идущим откровением или открытием — равно как и примечательное утверждение, что дьявол, несмотря на низвержение и изгнание, до сих пор остается «князем мира сего» и получает обитель во всеобъемлющем воздухе. Вопреки своим злодеяниям и искупительной жертве Бога в пользу человечества дьявол все еще обладает значительной властью и повелевает в подлунном мире всем сотворенным. Подобную ситуацию нужно признать критической; во всяком случае, она никак не соответствует тому, чего логично было бы ожидать, имея в виду содержание Благовестия. Зло вовсе не обуздано, пусть дни его господства сочтены. Всевышний колеблется, решая, применять ли к Сатане силу. Быть может, он все еще не выяснил, насколько его собственная темная сторона покровительствует ангелу зла. А от «духа истины», вселившегося в человека, такое положение дел не может, естественно, оставаться скрытым надолго. Поэтому возникает возбуждение в человеческом бессознательном — и уже в эпоху первоначального христианства появляется другое великое откровение, которое благодаря своей загадочности становится причиной множества толкований и кривотолков в последующие столетия. Это, разумеется, Откровение Иоанна Богослова.

13

698 Для Иоанна как составителя Откровения вряд ли можно было найти более подходящую кандидатуру, чем автор посланий Иоанна: ведь он исповедует, что Бог есть свет, и «нет в Нем никакой тьмы». (А кто говорил, что в Боге есть хоть что-нибудь темное?) Тем не менее он знает, что мы, греша, нуждаемся в заступнике перед Богом, а именно в Христе, искупительной жертве, хотя грехи нам уже отпущены — ради Него. (Зачем же нам тогда адвокат?) Отец даровал людям свою великую любовь (которая все же подлежит выкупу человеческой жертвой), а мы — чада Божьи. Кто рожден Богом, не творит греха. (А кто не творит греха никогда?) Далее Иоанн проповедует послание любви. Бог сам есть любовь, совершенная любовь изгоняет страх. Однако он вынужден предостерегать насчет лжепророков и лжеучителей, а также возвещает о пришествии Антихриста. Его сознательная установка ортодоксальна, но он обуян дурными предчувствиями. Быть может, ему снились скверные сны, о чем нельзя догадаться по сознательному изложению. Его речь звучит так, будто он познал не только греховное состояние, но и совершенную любовь — в противоположность Павлу, у которого в достатке наблюдается необходимая саморефлексия. Иоанн чересчур уверен, а потому рискует впасть в диссоциацию. Именно при таких обстоятельствах и возникает контрапозиция в бессознательном, которая может внезапно прорваться в сознание в виде какого-нибудь откровения. Такое откровение принимает форму более или менее субъективного мифа, поскольку оно среди прочего восполняет односторонность индивидуального сознания. Обратным примером являются видения Иезекииля или Еноха, где сознательное состояние отмечено главным образом неосведомленностью (в чем трудно их винить) и потому восполняется архетипическим материалом, оформленным более или менее объективным и общепринятым образом.